— А что, если благодаря моему исследованию — каким бы отвратительным оно, к сожалению, ни казалось, — станет возможным заменить поврежденную руку или ослепший глаз? Что, если оно делает возможным создание лучших рук и глаз, каких еще не знал человек? Со временем мы будем способны создать новую породу человека. Продлим жизнь там, где ныне смерть обрекает тело на распад.

Искренность Виктора была очевидной, достаточно было взглянуть на его горящее лицо и услышать возбужденный голос. Его убежденность удивила меня.

— Ты веришь, что такое время придет?

— Уверен. Я провожу исследования не из пустого любопытства или извращенной забавы, видит Бог! Это, конечно же, принесет огромное благо.

Я подождала, не поддержит ли кто меня в неодобрении подобных опытов. Желающих не оказалось. Я вела себя нелепо, позволила чувству взять верх над рассудком.

— Ну тогда, — заикаясь, пробормотала я, — если это так…

Все глаза повернулись в мою сторону; их снисходительность душила меня. Я поняла, что мне не место в этой компании. Торопливо извинившись, я покинула их и отыскала свою комнату. Вслед мне неслись слова благодарности за прекрасно организованный вечер; но я слышала в них явное облегчение оттого, что дама предпочла удалиться.

Из окна своей комнаты я видела ярко освещенные окна салона внизу, где продолжали беседу Виктор и его гости — светила, общение с которыми на равных наполняло его гордостью. Возможно, теперь, когда единственная среди них женщина ушла, они почувствовали себя свободней и были более откровенны во мнениях. В голове у меня все смешалось. В самом ли деле Виктор открыл тайну жизни? Конечно, я была неспособна оценить по достоинству столь выдающееся достижение. Не могу отрицать: у меня кровь стыла в жилах от одной только мысли, что эти мертвые человеческие обрубки и в самом деле могут жить, чувствовать, помнить; но не позволила ли я малодушному отвращению затмить мой разум? Что, в конце концов, сделал Виктор, как не сохранил телесные останки бедняги — преступника, причинявшего зло себе подобным, — чтобы эти останки можно было изучать на благо другим? И я спрашивала себя: может, во мне просто говорила злость женщины, в которой еще живо мстительное чувство?

Стоя у окна, я безотчетно водила пальцами по узору на дубовой ставне. Потом взглянула на резьбу. Она изображала Тристана, умирающего на руках королевы Изольды. Неужели я забыла, кто первый рассказал мне эту легенду и пробудил в моей душе мечту о возвышенной романтической любви?

Часа два спустя званый вечер закончился; гости разъехались или разошлись по своим комнатам. Бельрив окутала тишина.

У меня вошло в привычку, если ночь ясная, гулять в саду перед сном. Мне хотелось взглянуть на звезды и вспомнить о времени, проведенном в лесах, о том диком, волшебном времени, когда я потеряла дорогу, но нашла себя. Там, когда «день гасит яркие огни», последнее, что я видела, засыпая, были эти звезды над головой. Они стали мне спутниками — Кассиопея, Цефей, семь гордых дочерей Атласа. Сейчас они сияли в безлунном и безоблачном небе, посланцы высокого света, и самая яркая среди них — Венера, как светящаяся жемчужина над Юрой. В эту ночь ночей мне хотелось стоять в холодном свете созвездий, вспоминая, как я утверждала свою независимость. Но сегодня они всколыхнули иное воспоминание, насколько горькое, настолько и сладостное. Виктор показывал мне эти звезды, когда я впервые, еще обыкновенной девочкой, оказалась в замке; а когда он показал все звезды, какие видны невооруженным глазом, он подвел меня к отцовскому огромному телескопу, чтобы я могла увидеть более далекие, недавно открытые небеса. Он показал мне призрачные кольца Сатурна и двойную звезду Альдебарана — чудо, какого я не могла вообразить. Но самым удивительным чудом был он сам. Как восхищал меня его пылкий интеллект, как мне хотелось походить на него! Его ум и миловидное лицо стали моим детским идеалом мужской красоты; я влюбилась прежде, чем узнала, как называется это чувство. Хотя, наверно, он лишь рисовался перед своей новой сестрой, все, что он говорил мне тогда, и сейчас было живо в моей памяти, словно сказанное только вчера. Он подарил мне звезды, единственное, что осталось у меня, когда он забрал все остальное.

Теперь мы вновь были под одной крышей, и я задумалась над тем, как нелепо я живу. Ни у одной женщины не было больше причин ненавидеть мужчину, как у меня ненавидеть Виктора. Только ненависть позволяла мне уважать себя, быть такой, какой хотелось быть: свободной, гордой и благородной. Но ненавидеть его было невозможно, как невозможно убить свое сердце и продолжать жить. «Каждый из нас — лишь половина целого, — говаривала матушка. — То, что мы называем любовью, — это жажда обрести в другом недостающую половину».

Я направилась в дальнюю часть темного сада, где тень была особенно густа. Ветер промчался вдоль обсаженной лаврами дорожки и взъерошил кроны буков на длинной аллее, которой кончался сад. В отдалении запел соловей — единственный голос в этот полночный час. Я остановилась, чтобы послушать… и вдруг рядом со мной вырос Виктор; он проскользнул через лужайку, поэтому я не слышала его шагов на тропинке. При звуке его голоса я затрепетала от радостного ожидания. Он тут! — сказало мое сердце. Единственный мужчина, которого ты всегда будешь любить, стоит рядом.

— Ты еще помнишь, как называются эти звезды? — спросил он. Голос его утратил напористость, стал мягче.

У меня было мелькнула мысль о бегстве, но я осталась. Меня, смотревшую в глаза рыси, не напугает неверный возлюбленный. Я твердо ответила:

— Я помню их, как ты учил, — все до одной.

— Вон те три звезды прямо над горами…

— Пояс Ориона, могучего охотника.

— А красноватая звезда за его плечом?

— Бетельгейзе, которую арабы называют глазом злого духа.

— А там, прямо над нами?

— Андромеда, привязанная к скале, в ожидании чудовища.

— А та яркая оранжевая звезда?

— Альдебаран, альфа Тельца. Двойная звезда.

— Помнишь ли, чем отличаются подобные двойные звезды?

— Тем, что их массу можно точно вычислить, применив закон Ньютона. Это понимает человек науки.

— А еще чем-нибудь отличаются?

— Только тем, что двойным звездам суждено вечно быть вместе — как возлюбленным, у которых нет иного выбора, как вечно вращаться друг вокруг друга, повинуясь взаимному притяжению. Альдебаран, кажется, означает «идущий вослед». Любовь — это своего рода следование, не думаешь? Желание быть вместе. Но ни одна из двух звезд не является ведущей. Обе — ведомые.

— Как ты любишь находить поэзию в исчислении масс!

— Меня учили, что мир полон знаков, смысл которых более глубок, чем способна постичь наука, посланий, которые мы должны прочитать сердцем.

Он не сводил глаз со звезд и продолжал говорить. Его профиль чернел на фоне неба: прекрасный высокий лоб и выпуклый подбородок — и светящийся нимб непослушных волос. Он казался мне красив, как никогда.