– Надеюсь, ты такого не скажешь, – рассмеялся в ответ Орфео, – не то я могу и приревновать. – Он протянул руку и похлопал девушку по плечу. – Почему бы тебе его не навестить до возвращения в Ассизи?

Амата с надеждой оглянулась на Гвидо, и граф кивнул:

– Я и сам буду рад повидать мальчика.

Амата передала пергамент Джакопоне, понимая, что нотариус заинтересуется законной стороной дела.

– А Фабиано не сказал, как получил папино кольцо – или, вернее сказать, дедушкино? – спросила она у дяди.

– Говорил. Твой отец сунул перстень ему в карман, ког-а в часовню ворвались убийцы. И велел прыгать, зная, что, если Фабиано останется, его не пощадят.

– А что на нем вырезано, дядя? Граф пожал плечами.

– Может, отец и объяснил это Буонконте, но только не мне.

Джакопоне закончил читать договор, свернул свиток и постучал им себя по лбу, собираясь с мыслями:

– Я как-то в Губбио встречался с монахом, который мог бы тут разобраться. Он хоть и говорил, что ничего не знает, этот фра Конрад, но был весьма мудр. По-моему, знал ответы на все вопросы. Правда, мы все равно едва не пропали с ним в лесу.

– Ведь выбрались в конце концов, – утешила его Амата. – А ты в том лесу показал себя настоящим героем, кузен.

Настало время напомнить Джакопоне о другом Фабиано – послушнике в серой рясе – и о храбром непобедимом драконе, который спас мальчику жизнь.

Конрад в полумраке камеры выцарапывал на стене последний список, составленный Джованни да Парма: каталог генералов, возглавлявших орден за его недолгую историю. Дзефферино наблюдал за ним со ступеней, помогая писарю светом своего фонаря.

– В 1239 году магистры ультрамонтанистских провинций сместили Элиаса и избрали его преемником Альберто да Пиза. К несчастью, Альберто прожил после этого не более года. Его сменил Аймо из Фавершема, далее Кресчентиус да Иези, и затем я сам. Когда магистры просили меня оставить этот пост после десяти лет службы, я сам назвал своим преемником фра Бонавентуру.

Конрад выводил черепком последнее имя, вспоминая предупреждение, сделанное ему Бонавентурой, ночное небо, расколовшееся надвое, когда генерал ордена приказал ему склониться и поцеловать перстень. Это напомнило ему о еще одном не заданном до сих пор вопросе.

– Фра Джованни, – начал он, – разве генерал ордена не носит в знак своей должности перстень, полученный от предшественника на этом посту?

Старик потер пальцы левой руки, нащупывая место, где когда-то красовалось кольцо.

– Да, – наконец кивнул он, – скромный перстень с бирюзой. Почему ты спросил?

Конрад поднял палец, оглянулся на Дзефферино.

– Per favore, брат, не поднесешь ли ты свет поближе?

Дзефферино сошел со ступеней и поднял лампу поближе к здоровому глазу Конрада. Тот соскребал мох с каменной плиты. Расчистив достаточно места, начертил на нем незамысловатый рисунок: фигурку из палочек под двойной аркой, виденную им дважды – на алтарном камне нижней церкви и на перстне генерала ордена.

– Ты знаешь, что означает этот рисунок? – спросил он старого монаха. – Увидев впервые, я принял его за детскую шалость, но после заметил такой же на перстне фра Бонавентуры – том же перстне, который должен был принадлежать тебе в бытность твою главой ордена.

Джованни неподвижным взглядом уставился на стену.

– Это знание передается только вместе с постом, – невыразительно произнес он.

Конрад кивнул и отложил черепок.

– Понимаю. Ты вправе упрекнуть меня. Я просто хотел удовлетворить давнее любопытство.

Помедлив минуту, он неуверенно добавил:

– Я основывался на твоей уверенности, что мы никогда не выйдем отсюда... что все, доверенное тобой мне, будет похоронено вместе с нами. – Он склонил голову, с надеждой ожидая возражения.

– Фра Дзефферино, – заговорил старик после долгого молчания. – Не оставишь ли нас ненадолго? Я хочу исповедаться брату Конраду в грехах.

Конрад торопливо поднял глаза, пытаясь разобрать в игре теней выражение лица сокамерника, пока Дзефферино с фонарем поднимался по крутой лестнице и отпирал решетку. Они более двух лет провели вместе, но ни разу Джованни не обращался к нему с такой просьбой. Конрад подозревал, что ему не в чем каяться.

– Прости меня, падре, ибо я грешен, – зашептал Джованни, когда решетка наверху захлопнулась.

Он медленно перевел дыхание и продолжил:

– Десять лет я утаиваю от верующих право молиться на могиле святого Франциска.

– Как так?

– Я знаю, где он похоронен. И знал все время, которое пробыл генералом ордена.

– Ты хочешь сказать, что знак, вырезанный на камне перстня, – это карта? А фигурка изображает самого святого Франческо?

– Наш разговор запечатан тайной исповеди – и ведется о грехах, а не о знаках.

– Я понимаю, брат. И не стану больше любопытствовать. Конрад перекрестил Джованни и произнес: «Ego te absolvo de omnibus peccatis tuis»[62]. И прикусил язык, прежде чем с него сорвались следующие слова отпущения: «Иди с миром и более не греши». В их нынешнем положении они прозвучали бы жестокой насмешкой. Помолчав, Конрад сказал:

– Я однажды говорил об исчезновении останков святого с донной Джакомой деи Сеттисоли. Она своими глазами видела похищение, участвуя в процессии, которая несла тело в новую базилику. Она тщетно искала объяснения тому, что в похищении участвовала городская стража: разве что они хотели скрыть мощи от охотников за реликвиями – исступленно верующих горожан или разбойников из соседних коммун?

– Я слышал то же объяснение и других причин не нахожу.

Конрад неловко прохромал к стене.

– Есть еще ключи, которые хранятся не у Бонавентуры? – спросил он.

– У других братьев, насколько я знаю, нет, – ответил Джованни. – Были люди, называвшие себя «братством Гробницы»...

– Мирское братство?

– Да. Но они теперь все состарились, а то и умерли. Те четверо помогали при погребении и получили от фра Элиаса такие же кольца. И поклялись ценой жизни охранять тайну святого Франциска, и уничтожить всякого, кто узнает или угадает место погребения, а также унести свою тайну, вместе с ключом к ней, в могилу. Перстни должны были похоронить вместе с ними, как имущество древних фараонов.

Конрад хорошо представлял себе силу братства. Не было такой деревушки, которая не обладала бы собственной comparaggio[63]– тайной сетью, создававшей посредством обряда посвящения символическое родство между мужчинами, входившими в это замкнутое сообщество. Узы эти были священны, часто оказывались прочнее кровных уз. Верность до смерти, или, по крайней мере, клятва такой верности, были обычным явлением.