— Наверное, послезавтра, — ответил он с улыбкой, вытянув ноги и вздохнув.

— Тебе нужно будет показать все здание.

— Да, но завтра, когда я приведу свою мать.

Им было известно, что у него очень уважаемая мать. Они также были знакомы с членами его семьи, знали о помолвке его дочери с Цепионом Брутом и о сомнительных людях, с которыми общается его пустоголовая жена. Его ответ ясно показал им, кого они должны слушаться: его матери. Это было таким облегчением!

— А твоя жена? — спросила Фабия, которая считала Помпею очень красивой и соблазнительной.

— Моя жена, — холодно ответил Цезарь, — не имеет значения. Я сомневаюсь, что вы когда-нибудь увидите ее. Она ведет активный образ жизни. И моя мать вынуждена заниматься в доме всем. — Последние слова он произнес с очаровательной улыбкой, подумал немного и добавил: — Мама — это бесценная жемчужина. Не опасайтесь ее и не бойтесь обращаться к ней. Хотя я ваш pater familias, в вашей жизни ведь есть такие уголки, которые вы предпочтете открыть только женщине. До сих пор для общения вам приходилось выходить из этого дома или ограничиваться беседами друг с другом. У моей матери богатый жизненный опыт и уйма здравого смысла. Купайтесь в одном и учитесь другому. Она никогда не сплетничает, даже со мной.

— Мы с нетерпением ждем ее появления, — официальным тоном произнесла Лициния.

— Что касается вас, — сказал Цезарь, обращаясь к детям, — моя дочь ненамного старше вас, и она — еще одна бесценная жемчужина. У вас появится подружка для игр.

Девочки застенчиво улыбнулись, но не произнесли ни слова. Ему и его семье, понял он, вздохнув, долго придется ждать, пока эти несчастные жертвы mos maiorum смогут успокоиться и принять новое положение вещей.

Некоторое время Цезарь еще продолжал говорить, чувствуя себя совершенно свободно, потом поднялся.

— Ну хорошо, девушки, на сегодня хватит. Лициния, ты можешь провести меня по Общественному дому.

Он начал с того, что вышел на середину темного сада перистиля, куда не попадали солнечные лучи, и огляделся.

— Это общественный двор, — пояснила Лициния. — Ты знаешь это по мероприятиям, на которых присутствовал.

— Но у меня никогда не было времени и возможности побыть одному, чтобы рассмотреть его как следует, — отозвался Цезарь. — Когда нечто принадлежит тебе, ты смотришь на это совсем другими глазами.

Нигде высота Общественного дома не была так заметна, как с середины этого главного перистиля, с четырех сторон обнесенного стенами до самых крыш и окруженного крытой колоннадой из темно-красных дорических колонн. Полукруглые окна верхнего этажа находились над красиво расписанными тыльными стенами. На красном фоне были представлены изображения знаменитых весталок и их деяний. Лица весталок имели портретное сходство, потому что старшие весталки имели право на собственные imagines — восковые маски, раскрашенные натуральными красками, с париками того же цвета, что и волосы у живого человека. Эти маски и послужили образцами для скульпторов.

— Мраморные статуи все изваяны Левкиппом, а бронзовые — Стронгилионом, — пояснила Лициния. — Это подарки одного из моих предков, великого понтифика Красса.

— А пруд? Очень недурен.

— Его сделал великий понтифик Сцевола, господин.

Садом явно кто-то занимался. И Цезарь уже знал, кто будет здесь новым садовником — Гай Матий. Он повернулся, чтобы осмотреть заднюю стену, и увидел сотни окон, глядевших вниз с Новой улицы, и в большинстве их белело чье-то лицо. Все знали, что сегодня новый великий понтифик введен в должность и явится сюда, чтобы осмотреть свою резиденцию и увидеть своих подопечных, весталок.

— Вы совершенно лишены уединения, — сказал Цезарь, показывая на окна.

— Да, господин, со стороны главного перистиля. Но великий понтифик Агенобарб устроил нам собственный перистиль. Он возвел такие высокие стены, что нас никто не видит. — Она вздохнула. — Увы, это скрывает от нас солнце.

Они прошли в единственную общественную комнату, cella — маленький храм. Хотя в нем не было статуй, он был украшен фресками и обильной позолотой. К сожалению, там имелось недостаточно света, чтобы оценить качество работы. Внизу с каждой стороны был выставлен ряд миниатюрных храмиков на дорогих подставках — шкафчиков, в которых находились imagines старших весталок. Всех — с тех самых пор, как в далекие дни ранних царей Рима был учрежден их институт. Бесполезно пытаться открыть, чтобы взглянуть, какого цвета была кожа Клавдии или как она укладывала свои волосы. Слишком темно.

— Надо подумать, что можно сделать, — сказал Цезарь, возвращаясь в вестибул.

Здесь, понял внезапно Цезарь, лучше всего заметна древность этого места. Оно было таким старинным, что даже Лициния многого не могла здесь объяснить. Она не могла сказать ему определенно, почему или с какой целью вестибул был построен именно так. От входных дверей храма пол поднимался на десять футов тремя отдельными пандусами, и каждый из них покрывали сказочно красивые мозаичные плитки со спиралевидными абстрактными узорами — стеклянные или фаянсовые, насколько мог судить Цезарь. Отделяли пандусы один от другого и придавали им изгиб две так называемые amygdalae — водоемы миндалевидной формы, выложенные почерневшими от времени блоками туфа. На ритуальной середине каждого водоема имелся черный каменный пьедестал, на котором стояли половинки полого сферического камня с вкраплениями кристаллов граната, сверкавшими, как капли крови.

Стены и потолок вестибула относились к более позднему времени. Их отличало изобилие гипсовых цветов и решеток, выкрашенных разными оттенками зеленого и отделанных позолотой.

— Священная колесница, на которой мы увозим наших умерших, легко спускается по любому боковому пандусу. Весталок везут по одной стороне, великого понтифика — по другой. Но мы не знаем, кто пользовался центральным пандусом и для чего. Может быть, по нему съезжала похоронная колесница царя, но в точности я этого не знаю. Это тайна, — сказала Лициния.

— Где-то должны быть ответы, — предположил Цезарь. Он вопросительно посмотрел на старшую весталку: — Куда теперь?

— Какое крыло дома ты предпочитаешь посмотреть сперва, господин?

— Давай начнем с вашего.

На той половине Общественного дома, где обитали весталки, располагались и их рабочие помещения. Это сразу бросилось в глаза, едва только Лициния провела Цезаря в длинную комнату. Атрий, или приемная обычного дома, превратился у весталок, которые были официальными хранительницами завещаний римлян, в кабинет. Комната была очень умно оборудована для этой цели. До самого потолка тянулись полки с ящиками для книжных корзин или открытых свитков; повсюду стояли столы и стулья, лестницы и скамеечки. Имелось также несколько стоек, с которых свешивались большие листы пергамента, аккуратно сшитые из маленьких прямоугольников.

— Вон там мы принимаем завещания на хранение, — пояснила старшая весталка, указывая на уголок комнаты возле входной двери, через которую входили все желающие оставить свое завещание в атрии Весты. — Как видишь, оно отделено стеной от остального помещения. Хочешь посмотреть, господин?