– Вздор! – Она передернула плечами. – Если все делать по уму, то нисколько не опасная. И потом, в конце концов, мы не собираемся жить вечно. У нас должна быть яркая, насыщенная жизнь! Не прозябание… Помнишь этого Роола, брата Софены? Маленькое поместье, какая-то «уткина заводь», женушка, дочка… Небогатенький домик. Мирненькое существованьице.

– Тебе ведь понравился Роол, – напомнил Гальен. – Я его, разумеется, не защищаю, он не идеальный, но, когда после смерти Софены он приезжал в Академию, ты с ним провела довольно много времени и потом отзывалась о нем весьма нежно.

Аббана скривилась.

– Ну да, в память о погибшей подруге. Разумеется, я близко к сердцу приняла горе ее брата. Это ведь было и мое горе! Но его жизнь… Теперь, когда я увидела, как можно прожить отпущенные нам годы, – теперь, разумеется, Роол представляется мне человеком чрезвычайно ограниченным. И то, чего он добился… Софена была права. По большому счету – это предательство. Предательство юношеских идеалов, стремлений к лучшему, к прекрасному, к возвышенному.

– Что ты называешь «возвышенным» – придворные интриги и возможность в них поучаствовать? – осведомился Гальен. Ему почему-то хотелось позлить Аббану.

– Не возможность участвовать в интригах, – оборвала она, – а быть в числе тех, кто преобразует мир. Ты знаешь, это ведь упоительно: видеть людей насквозь, знать, как они устроены, различать типажи – и дергать за нужные ниточки! И видеть, как они послушно идут в ту сторону, в которую ты их направил!

– Ну да, – сказал Гальен, – это и есть интриги. Но при чем тут преобразование мира?

– Гальен, – Аббана надвинулась на него и заговорила в упор, – я предлагаю тебе нечто совершенно особенное. Вейенто рвется к власти. И он получит власть! Он станет королем, в этом лично у меня нет ни малейших сомнений. Дело даже не в его правах на престол. Дело в его личности. Он великий человек, великий! Он видит на тысячу шагов вперед. Он все рассчитал. Говорю тебе, он сядет на трон.

– Очень хорошо, – сказал Гальен, – а дальше что?

– Мы будем рядом. Понимаешь? Мы будем рядом с ним. С королем. Мы будем в числе тех, кто поможет ему в его восхождении.

– Аббана, по-моему, ты бредишь.

– Я трезва, как никогда. Я все рассчитала.

– Все всё рассчитали, – пробормотал Гальен. – Очень хорошо.

– Гальен. – Аббана заглянула ему в глаза. – Мы возьмем на себя грязную часть работы. Я только что от него. Понимаешь? Он прямо не говорил об этом, но… Он вообще не говорил об этом, однако по его взгляду, по его манере держаться я все поняла. Я поняла это с самого начала. Еще в тот миг, когда он предложил мне перейти на службу лично к нему. Понимаешь?

– Нет, – сказал Гальен.

– Мы должны убить королеву…

Гальен помертвел. Он отошел от Аббаны на несколько шагов и окинул ее внимательным взглядом с головы до ног. Она улыбалась уверенно и спокойно. Она вовсе не казалась ни пьяной, ни безумной.

– Ты мне не веришь? – ровным тоном осведомилась она.

И он выдавил:

– Верю…

Потому что в этот миг, против своей воли, он действительно поверил в то, что Аббана правильно угадала желание герцога Вейенто, угадала и намерена осуществить его. И если он, Гальен, будет в этот момент рядом со своей подругой, то все пройдет гладко, без сучка без задоринки, и перед всеми – и в первую очередь перед ними двумя – откроется наконец новая прекрасная жизнь.

Ренье недоумевал: для чего за ним прислали из королевского дворца? Письмо лежало на столе в маленькой комнатке, которую занимал младший из братьев. Узкий листок, связанный шелковой ниткой. Ренье так и не смог допытаться у слуг, кто и как доставил его в дом Адобекка. Оно вдруг появилось – и все.

Несколько стремительно выписанных слов. Ренье хотят видеть в личных апартаментах королевы.

Со вздохом он стал собираться. Вытащил из сундука шелковую рубаху, красивую тунику с прорезями.

Талиессин, заслышав возню, заглянул к нему в комнату.

Ренье замер с ворохом тряпок в руках. Он до сих пор не привык к новому лицу принца, к его шрамам, к его глазам взрослого человека.

– Мне надоел твой дядя, Эмери, – объявил Талиессин.

– Мое имя Ренье, ваше высочество, и вы об этом знаете, – возразил Ренье.

Теперь, когда Талиессин, тайком привезенный в столицу и водворенный в доме Адобекка, видел обоих братьев вместе, хранить от принца их тайну больше не имело смысла. Но Талиессин упрямо продолжал называть своего бывшего придворного старым именем – отчасти по привычке, отчасти же из желания отомстить за то, что ему так долго морочили голову.

– Буду я еще разбираться, кто из вас кто, – фыркнул Талиессин. – Куда проще пользоваться одним именем на двоих.

Ренье не стал указывать наследнику на то обстоятельство, что вопреки этому утверждению он никогда не путал братьев. С настоящим Эмери Талиессин держался вежливо и отчужденно, с Ренье – фамильярно и иногда агрессивно.

– Твой дядя держит меня здесь как заложника, – сказал Талиессин. – И он мне надоел, слышишь? Так ему и передай.

– Ведь вы его почти не видите, ваше высочество, – сказал Ренье. – Как он мог вам надоесть?

– Он не единственный, кто ухитряется раздражать меня, оставаясь невидимым, – сообщил принц. – Есть и другие… Я не могу выходить в город, не могу даже приближаться к окнам. Моя мать – и та ничего не знает о моем возвращении.

Ренье молчал, поглядывая на Талиессина поверх горы рубах и штанов, вынутых из сундука.

– Ты собираешься во дворец? – спросил Талиессин.

– А что, это так заметно? – Ренье улыбнулся.

Талиессин не ответил. Прошелся по комнате. Остановился, резко повернулся к Ренье.

– Расскажешь мне, что там происходит, хорошо?

– Хорошо.

Талиессин опустился на крышку сундука, подпер подбородок кулаками. Признался с обезоруживающей простотой:

– Когда я давал Адобекку согласие на его авантюру, я не предполагал, что это затянется так надолго.

– У нас связаны руки, – сказал Ренье, начиная одеваться. – Мы ничего не можем предпринять, пока Вейенто не прибудет в столицу для своего бракосочетания. Одно хорошо: он уже в пути.

Талиессин кивнул и отвернулся, думая о своем. Он жил в доме Адобекка скрытно и действительно не выходил на улицу. Адобекк старался скрасить его вынужденное заточение, как мог: носил ему книги, покупал хорошее вино, просил Эмери, чтобы тот побольше музицировал, а Ренье и без всяких просьб старательно развлекал принца разговорами.

– Жизнь на воле испортила меня, – признался Талиессин как-то раз в беседе с Ренье. – Меня душат эти стены. Когда я вырвусь наконец на свободу, уеду в охотничий домик Гиона – то есть моего доброго кузена Вейенто, конечно, – и буду спать на голой земле. И пусть на меня гадят пролетающие в небе куропатки!