Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Просто я, как и мой отец, умею делить награбленное. Ты достаточно здесь поживился – убирайся вон со своим добром. Теперь это мой приз.
Бывший наемник кивнул и, не оборачиваясь, зашагал прочь: у него, оказывается, накопилось немало дел.
Элизахар выпрямился в седле. Собравшиеся крестьяне смотрели на своего нового господина настороженно.
– Где женщины? – спросил Элизахар.
Они молчали.
Он указал левой рукой (правой он по-прежнему держал связанного Эмилия) на оборванного человека, стоявшего ближе всех.
– Отвечай ты.
Тот повертел головой, удостоверяясь, что господин обратился именно к нему. Его белокурые волосы были очень грязны, их пряди торчали во все стороны. Борода, темнее волос, напротив, выглядела довольно ухоженной. В этой бороде зашлепали губы:
– Я?
Элизахар молча ждал ответа.
Тогда он сказал:
– Мы же не знали.
Элизахар понятия не имел, что имеется в виду, но ему пришлось довольствоваться этим.
Он еще раз оглядел собравшихся и наконец принял решение.
– Ваша деревня освобождается от податей на пять лет, – сказал он.
Они никак не отреагировали. Продолжали глазеть на него, переминаться с ноги на ногу и помалкивать.
«Почему они не бунтовали, когда их обирали до нитки, уводили у них сестер и дочерей? – думал Элизахар. – Я видел деревни, где люди восставали из-за двухголовой ящерицы, случайно заползшей на борозду. А этих бессовестно грабили несколько лет кряду. Они приучились прятать своих женщин при виде приближающегося господина, но ни разу не подняли голос. Должно быть, все дело в виселице…»
Наконец вперед протолкался низкорослый человечек, похожий на мятый кусок пакли: такие вырастают из тех, кто недоедает с детства. Определить его возраст не представлялось возможным. Вероятно, этот человечишка ни в грош не ставил собственную жизнь, потому что он встал прямо перед мордой Элизахарова коня, подбоченился и громко вопросил:
– А ты и правда законный сын Ларренса?
– Я показывал печать.
– Ты показал кулак, – возразил человечек. – А я хочу видеть печать.
Элизахар протянул к нему руку с перстнем. Человечек бесстрашно схватил его за руку, оттянул средний палец и впился глазами в перстень. Остальные ждали – но не напряженно, а как-то вяло.
Наконец человечек крикнул:
– Вроде та самая! Да и на лицо он похож.
И снова повернулся к Элизахару.
– Ты его ловко раскусил, нашего управляющего. Он ведь так и говорил: «Вы – мой приз». Его слова! Волк, а не человек. Его бы самого повесить надо.
– Волки не вешают волков, – сказал Элизахар.
Человечек пожал плечами.
– А ты из таких?
– Да, – сказал Элизахар. – Я из таких.
Пленник шевельнулся, и Элизахар сильнее притянул его к себе, чтобы не дергался.
– А это кто? Овца? – прищурился человечек.
– Ответь мне на один вопрос, – заговорил Элизахар, чуть наклоняясь к нему с седла. – Почему ты меня не боишься? Неужели твои односельчане за тебя вступятся, если я вздумаю зарубить тебя за дерзость?
– Нет, они не вступятся, – охотно согласился человечек. – А ничего я не боюсь потому, что меня один раз вешали, но я сорвался – видишь, шрам на горле и шея вся скособочена? – Он оттянул ворот грязной рубахи и показал отвратительный шрам. – Со мной теперь до самой смерти ничего не случится.
– А, – сказал Элизахар.
Маленький человечек лихо подмигнул ему и крикнул:
– Точно, новый герцог! Без обмана!
Люди зашевелились, начали переговариваться.
Элизахар смотрел на них, ощущая, как в душе поднимается тоска. Ему не хотелось здесь оставаться. Ему совершенно не хотелось иметь с ними дело. Но он даже освободить их не мог, чтобы убирались из его владений подобру-поздорову, потому что эта жалкая деревня была частью майората и не подлежала разделу или отчуждению.
– А это у тебя кто? – спросил дерзкий человечек. – Как-то ты нехорошо его связал.
– Он хотел убить меня и мою жену, – сказал Элизахар.
Эмилий поднял голову к Элизахару.
– Ты что, отдашь меня этим крестьянам? – прошептал он.
Элизахар не ответил. Вместо этого он опять обратился к кособокому человечку:
– Повесь его для меня.
Человечек чуть замялся. Потом сказал:
– Так ведь женщина здесь… Молодая. Твоя жена, говоришь? А ежели она в тягости? Ты можешь и не знать, а она вдруг в тягости? Ей на такое глядеть…
– Моя жена слепа и не увидит, – сказал Элизахар. – Делай.
* * *
Госпожа Танет перебирала драгоценности. Она разложила в своей спальне браслеты, диадемы, кольца, ожерелья, пояса, пряжки. Везде блестели камни, переливались жемчужины, тускло и призывно светилось массивное золото. Немыслимым казалось расстаться со всем этим. Столько лет она мечтала завладеть сокровищницей Ларренса – и вот, когда вожделенное сбылось, является этот Элизахар и отбирает у нее все.
Нет, все ему забрать не удастся. Он ведь не имеет списка. Не существует такого списка. Ларренс никогда не заботился о подобных делах. Он просто привозил все эти прекрасные вещи и складывал их в сундук. Под замок. Для кого он их копил?
Однажды она осмелилась спросить мужа:
– Зачем вам украшения, если вы не носите их сами и не надеваете на свою жену? Неужели для любовниц?
Сперва он не понял:
– Для каких любовниц?
Потом рассердился:
– Моим любовницам не нужны украшения – я предпочитаю видеть их голыми, а они отдаются мне без всякой платы, просто из любви!
И в конце концов снизошел до ответа:
– Золото накапливает в себе могущество. Я верю в это. Чем больше золота хранится в замке Ларра, тем крепче владыки этого замка. Золото собирает в себе силу, преобразует ее в физическую мощь. Я верю в золото, Танет, в драгоценности. В городах люди считают, что деньги должны «работать», превращаться в товары, двигаться по миру, переходить из рук в руки. Но это чушь! Деньги должны быть монетами, лежащими на дне сундука. Я не какой-нибудь презренный горожанин, я воин, я знаю, в чем тайна золота.
Он помолчал и отвернулся, не желая продолжать тему, и Танет поняла: ее муж не на шутку рассержен тем, что она, женщина, заставила его заговорить о столь сокровенном.
Отчасти она и сама верила в волшебную силу золота. И вот теперь, когда эта сила попала к ней в руки, – все отдать Элизахару?