Греки обожали мифологизировать основателей городов и мегаполисов. Дар Афины — оливковое дерево — жителям Афин и ее воспитание Эрехтея (дитя Гефеста и намоченной семенем тряпочки, как мы помним) как основателя города, похоже, укрепили афинян в чувстве собственной значимости. История Кадма и драконьих зубов наделила тем же фиванцев. Иногда, как и в случае с основанием города Гордиона, элементы сказания могут перебраться из мифа в легенду, а оттуда — в настоящую, задокументированную историю.

Жил-был в Македонии один бедный, но целеустремленный крестьянин по имени ГОРДИЙ. Однажды работал он на своих бесплодных каменистых полях, и тут на дышло его воловьей упряжки сел орел и уставил на Гордия свирепый взгляд.

— Так и знал! — пробормотал Гордий. — Всегда знал, что рожден для славы. Орел это подтверждает. Вот она, моя судьба.

Он вынул плуг из почвы и погнал вола и повозку за много сотен миль к оракулу Зевса Сабазия[245]. Гордий тащился вперед, а орел цепко держался за дышло когтями и не встрепенулся ни разу, как бы жестоко ни трясло и ни мотало повозку на колдобинах и камнях.

По дороге Гордий встретил юную тельмесскую девушку, наделенную в равной мере и великим пророческим даром, и манящей красотой, растревожившей Гордию сердце. Она, казалось, ждала его и поторопила, сказав, что им нужно тотчас добраться до Тельмеса, где ему предстоит принести в жертву Зевсу Сабазию своего быка. Гордий, распаленный слиянием воедино всех его надежд, решил последовать совету — если только она согласится пойти за Гордия замуж. Девушка покорно склонила голову, и они вместе направились к городу.

Так случилось, что как раз тогда же помер в своей постели царь Фригии. Поскольку ни потомков, ни очевидного преемника он не оставил, столичные жители поспешили к храму Зевса Сабазия, выяснить, что делать. Оракул велел им помазать и короновать первого же мужчину, который въедет в город на повозке. И поэтому горожане взволнованно столпились у ворот в тот самый час, когда явились Гордий с пророчицей. Они перешагнули городскую границу, и орел с великим криком слетел со своего шестка. Население побросало вверх шапки и приветствовало странников, пока не осипло.

Совсем недавно Гордий жил одиноко и добывал себе средства к существованию, скребя македонскую пыль, а вот уж он женат на красавице-провидице из Тельмеса и сидит на троне царя Фригии. Он затеял перестроить город (который нескромно переименовал в свою честь Гордионом) и взялся править Фригией и жить долго и счастливо. Так и вышло. Иногда и в греческой мифологии все складывается удачно.

Воловья повозка сделалась священным предметом, символом Гордиева богоданного права на власть. На агоре воздвигли резной шест из полированного кизилового дерева, а к нему приделали ярмо, привязанное веревкой с самым затейливым узлом из всех, какие только видел белый свет. Гордий решил, что повозку с городской площади ни за что не должны выкрасть. Сложилась легенда — таинственно и непостижимо, как это бывает с легендами: тот, кто сумеет развязать этот зверский узел, однажды станет владыкой всей Азии. Пытались многие — заправские мореходы, математики, изготовители игрушек, художники, ремесленники, жулики, философы и целеустремленные дети, — но никому не удалось даже слегка ослабить причудливо переплетенные зацепки, петли и жгуты.

Великий Гордиев узел не удавалось развязать более тысячи лет, пока в город со своей армией не заявился отчаянный гений — юный македонский завоеватель и царь по имени Александр. Когда ему поведали эту легенду, он вскинул меч, рубанул им и рассек Гордиев узел, тем самым заработав восторженные хвалы и среди своего поколения, и в дальнейших[246].

Меж тем, возвращаясь к нашему повестованию: сын Гордия царевич МИДАС вырос дружелюбным и веселым молодым человеком, которого любили и обожали все, кто знал его.

Гордий помер, когда пришел срок, и его сын Мидас унаследовал царский трон. Жизнь его была необременительна и изысканна, он вырос добродушным и радостным, его все любили и им восхищались; Фригия была не очень-то богатым царством, однако бóльшую часть времени и денег, которыми Мидас все же располагал, он вбухивал в роскошный розовый сад при дворце. Тот прославился как одно из чудес своей эпохи. Больше всего на свете Мидас любил бродить по этому райскому буйству цвета и аромата и ухаживать за растениями, а на каждом из них было по шестьдесят великолепных цветков.

Как-то раз поутру, когда гулял он по саду, примечая с привычным восторгом, до чего изысканно капли росы сверкают на нежных лепестках его драгоценных роз, Мидас споткнулся о сонное тело уродливого пузатого старика, свернувшегося на земле калачиком и храпевшего как свинья.

— Ой, — произнес Мидас, — прости. Я тебя не заметил.

Срыгнув и икнув, старик встал на ноги и поклонился.

— Извиняй, — проговорил он. — Никуда не денешься — пошел вчера на сладкий дух твоих роз. Уснул.

— Ничего-ничего, — вежливо отозвался Мидас. Его воспитали всегда выказывать старшим уважение. — Но отчего бы тебе не зайти во дворец и не употребить что-нибудь на завтрак?

— Да я-то не против. Очень мило с твоей стороны.

Мидас понятия не имел, что этот безобразный пузатый старикан — Силен, закадычный друг винного бога Диониса.

— Может, желаешь принять ванну? — предложил Мидас, когда они зашли во дворец.

— Это еще зачем?

— Да так, пустяки. Просто подумалось.

Силен прожил во дворце десять дней и десять ночей, совершая серьезные набеги на небогатый винный погреб Мидаса, но воздавая царю непотребными песнями, плясками и байками.

На десятый вечер Силен объявил, что назавтра уйдет.

— Мой повелитель уже небось страдает без меня, — сказал он. — Твои-то, может, препроводят меня к нему, а?

— С удовольствием, — ответил Мидас.

Наутро Мидас и его свита подались с Силеном в долгий путь к южным виноградникам, которые Дионис любил посещать в это время года. Через много часов тяжкой дороги по жаре и путанице пыльных троп, крутых холмов и узких обходных закоулков они нашли бога вина и его спутников — те пировали на поле. Дионис при встрече со старым другом страшно обрадовался.