— В бою защищает и победу в войне сулит! — подхватила она и от полноты чувств крепко обняла маму. Конечно, она не случайно заговорила о крапиве: знала, чем помочь дочери. Осталось только разыскать заветную травку. Ну да в лесу за этим дело не станет. — Спасибо!

— Лучшее спасибо — твое счастье, — ответила мама и тоже ласково ее обняла. — И, что бы ни сказала ведунья, знай, что вы сможете его добиться. Если только не будете бояться препятствий, оправдывая свою трусость всякими благородными целями.

Ана негромко хихикнула, понимая, о чем мама говорит. Они с отцом в свое время наломали дров, действуя из самых лучших побуждений. Но у Аны с Хедином все по-другому. Они если и трусили, то точно лишь из собственного эгоизма.

Впрочем, расплата за это следовала не менее суровая.

— Я ничего не боюсь! — сбравировала Ана. — А уж Хедин — тем более!

Однако мама почему-то не поверила.

— Тогда зачем тебе оберег? — заметила она. — Только, пожалуйста, не обманывай саму себя. Добра от этого не будет.

— Но ведь Хедин идет на войну! — не удержала возмущения Ана. — Разве можно не бояться за него?

— Можно лишь доверять — или не доверять — Создателям, — негромко ответила мама. — Каждый решает это для себя сам. Я не отговариваю тебя от нашего путешествия, заинька: хочу лишь, чтобы ты не повторяла моих ошибок.

— Тогда расскажи мне о Хедине, — неожиданно даже для самой себя попросила Ана. — Если ты давно чувствовала, если видела… Я хочу знать! Я должна знать, мам!

Мама не стала упрямиться. Некоторое время шла молча, в какой-то мечтательности глядя в небо, потом заговорила — с такой нежностью, какую у нее мог вызывать только отец.

— Однажды я поняла, как выглядит восхищение влюбленного мужчины, — сказала она. — Он может говорить, что угодно, вести себя, как последний болван, но глаза не умеют лгать. Хедин восхищался тобой еще тогда, когда ты на ногах толком не стояла, но уже сердито хмурила лоб и гордо вздергивала носик в знак несогласия с его поведением.

— Ты с тех пор и не сомневалась? — уточнила польщенная Ана, однако мама по-доброму усмехнулась.

— Еще как сомневалась, — ответила она. — Помня, чья ты дочь и чье ослиное упрямство у тебя в крови…

— Это ты про папу? — изумилась Ана. — Ты же души в нем не чаешь!

— Именно в таком и не чаю, — призналась мама, и Ана кивнула. Она-то ведь тоже влюбилась не во внешность и стать Хедина, а, наверное, в то самое восхищение, о котором рассказывала мама. И млела не от уверенности и бесстрашия, а от смущения и растерянности. И обожала в Хедине его насмешливости, его резкость, его недогадливость. Они не могли затмить его истинный характер, но делали особенным, близким и очень понятным.

— А разве ты не должна всю дорогу наставлять меня на путь истинный и учить покорности будущему мужу? — лукаво спросила Ана. — Разве не для того ведунья забралась так далеко, чтобы у матерей хватало на это времени?

Мама пожала плечами.

— Мне, к сожалению, не довелось это узнать, — сказала она, и Ана прикусила язык, вспомнив о семейном несчастье. — Если бы не Лил, я бы, наверное, и вовсе не собралась к ней в гости. А сейчас иду и вспоминаю его лицо, когда я отдала оберег. И надо же, даже тогда не догадалась, что он тоже меня любит. Слишком боялась в это поверить. И едва не потеряла.

Ана неловко сжала ее руку, понимая, что утешения запоздали, но желая хоть немного смягчить грустные воспоминания. Вдруг, как наяву, ей представилась совсем еще молоденькая мама, в одиночку бредущая по этой же тропинке и не знающая, как ее встретит ведунья, ведь драконы тогда были изгоями и любые чувства к ним, кроме ненависти, осуждались немилосердно. И все же маме хватило сил пройти этот путь и защитить любимого. И отвоевать у богов свое право на счастье. Потому что однажды она поверила в их милость, и они вернули ей ее дракона. Так неужели Ана не сможет? Вряд ли это сложнее, чем рассчитывать на чудесную силу Дара Солнца.

— Вы с папой выстрадали свое счастье, — пробормотала Ана. — А я…

— Счастье — это не плата за страдания, — покачала головой мама. — Это умение не разбрасываться подарками судьбы, а ценить самые малые из них и быть благодарным за милость.

— Хеда малым уж точно не назовешь, — немного смущенно усмехнулась Ана, потом посерьезнела. — Я услышала тебя, мама. И я больше не откажусь от него. Что бы он ни придумал.

— Узнаю свою дочь, — лукаво заметила мама.

Они еще много разговаривали — так много, как, наверное, никогда раньше. О всяких пустяках и о вещах более серьезных — узнавая друг друга, понимая друг друга и сближаясь до теплого умиротворения в груди. К концу пути Ана уже удивлялась, зачем она всю жизнь закрывалась от матери, когда той оказались не только интересны, но и важны ее заботы и переживания. Ана никогда не казалась ей в тягость, напротив, она была одной из составляющих маминого счастья и наконец поверила в это без всяких оговорок.

Ведунья — сгорбленная ширококостная старуха в смешном, сшитом из разноцветных лоскутков, платье и неожиданно идеально чистом переднике — ничуть не удивилась их приходу, словно еще раньше Аны догадалась об этой преждевременной встрече. Немного поворчала, но скорее для порядка, чем из-за настоящей рассерженности.

— Никак ваше семейство не угомонится, — насмешливо выговаривала она, глядя не на Ану, а на ее маму. — Уж, казалось бы, хоть одна наконец-то по всем правилась суженого выбрала, так нет, и она решила мое терпение испытать.

— Хедин завтра в опасный поход отправится, — не узнавая своего голоса, пискнула Ана. — Я должна его защитить.

— Защитить, — усмехнулась ведунья и зашаркала по комнатушке к открытой крышке подпола. — Хочет ли он, чтобы ты его защищала, — вот в чем вопрос. Потому что если не хочет, тут уже никакой оберег не поможет. Он супротив гордыни бессилен.

Ана внутренне сжалась, догадываясь, что ведунья имела в виду. Хедин всегда с большим трудом принимал ее помощь, считая, что с любой проблемой должен справиться сам. Но все-таки принял Дар Солнца, не расставаясь с ним уже три года, и про оберег вроде бы согласно говорил. Или ведунья знала что-то, о чем Ана даже не подозревала?

— Ладно, не расстраивайся, — проскрипела хозяйка, выбравшись обратно и, очевидно, почувствовав смятение гостьи. — Жизнь — она кого угодно научит смирению. А со смирением придет и блаженство.

Она вытряхнула из передника на стол разнообразные безделушки. Потом осмотрела Ану с ног до головы, вызвав у нее краску на щеках, снова улыбнулась и сдернула с потолка небесного цвета ленту.

— Садись, горемычная, — указала она на лавку. — Будем колдовать.

Ана послушно притулилась за скрипучим массивным столом, будто вросшим ножками в землю. Оглянулась еще на маму, пристроившуюся на сундуке в ожидании обряда, а потом словно бы забыла о ней, отдавшись неласковым, но каким-то расслабляющим рукам ведуньи, расчесывающей ей волосы, а потом плетущей косу.