— Видите, — сказал он, — я его починил. Толком, а не у полкового кузнеца. Испробуем вашу шпагу? Небольшое испытание на прочность.

Сенмурв на новом клинке был необычайно живым, утратил условность символа — и был подозрительно похож на самого Баглира с выпущенными когтями. Неудивительно: уральский мастер, не только оружейник, но и чеканщик, в конце концов, видел натуру.

С обиженным звоном упало на паркет острие черной шпаги Сен-Жермена. Виноват был не только сплав. Пленный янычар, побоявшийся вернуться на родину, охотно обучил князя Тембенчинского некоторым секретам обращения с классическим оружием султанской гвардии. А поскольку ятаганы начали входить в моду и были позволены к ношению вместо шпаг, открыл в Петербурге школу восточного фехтования.

Ятаган изначально проектировался как сабле- и шпаголомка. Потому, кстати, и гарды не имел. Зачем парировать удар гардой, если можно умело подставить под неприятельский клинок хитрый изгиб и оставить врага безоружным? После чего спокойно заколоть.

Янычары как раз его дискредитировали, поскольку, будучи в первую очередь стрелками, фехтованию обучались по остаточному принципу. И рубили неприспособленным к тому ятаганом наотмашь, как положено мечом или саблей с елманем. А так и раны серьезной не нанесешь, и клинок сломать недолго. Знаменитые рубцы, которыми украшены иные ветераны миниховских походов, — знак вопиющей деградации турецкого солдата в области рукопашной.

— Вот так, — удовлетворенно сообщил Баглир. — Соотношение сил слегка поменялось. Кстати, секрет русского булата продается, и дешево. Иначе все равно украдете. Так пусть деньги пойдут не предателям, а правительству. Примерно это же касается и ваших угроз. Воевать сейчас не хочет никто. Год назад еще были турки… Кто еще? Любимые вами персы? Давайте говорить серьезно. Крым — прыщ на черноморском побережье. Его нам надо выдавить хотя бы в косметических целях — чтобы не представать перед миром страной, от разбойников способной только откупаться. Босфор нам нужен для гарантии южных рубежей от морского вторжения. Все остальное подлежит торгу.

— Крым и Босфор, — протянул Сен-Жермен, — Босфор… Насколько я понимаю, в смысле безопасности вам нужен только ОДИН пролив. О Дарданеллах речи нет.

Баглир кивнул.

— И Стамбул тоже не нужен. Хватит какого-нибудь Сан-Стефано, Принцевых островов и чего-нибудь на анатолийской стороне.

— Мы его и так не заняли, — согласился Баглир, — пока. Но император Иоанн настаивает. Крест над Святой Софией, прочая византийская романтика. И, кстати, о Дарданеллах: я сказал, что остальное подлежит торгу. А не будет безусловно уступлено. То есть я потребую цену. И ту, которая устроит меня лично. Не как взяточника-визиря, а как ипостась императоров, которая есть символ и суть России. То есть меня как империю…

Государство — это я. Для некоторых людей это не напыщенная глупость, не мания величия и даже не отражение своей общественной функции. Это способ восприятия мира. Для таких людей свойственна избыточная инициатива, постоянное перепутывание своего и государственного карманов, причем в обе стороны. И они совершенно непобедимы, потому что их империя живет в них самих. Истребить их можно. Победить — нет.

Пусть орет, роняя слюну, император Иоанн.

— Я не служу православной церкви, государь. Я служу империи. Империи выгоднее так.

Одобрительный взгляд Румянцева.

Пусть напоминает про присягу.

— Я присягал вам как символу и высшему чиновнику империи, а не брызжущему слюной идиоту.

Неподдельное уважение в глазах Шувалова. Мол, я думал, ты самозванец. А ты и взаправду аристократ.

Пусть отсылает к силе Всевышнего.

— С нами Бог? Он всегда и со всеми. Но с ним ли ты?

А чего еще ждать от существа, числящегося православным, но выпускающего когти при словах «раб Божий» или «сын мой». Да вдобавок масона тридцать третьей степени…

В экспедицию Баглир отправился, как и все, — в кибитке. К монгольской тактике решили перейти за Уралом. А потому сидел на не слишком мягком сиденье и читал газету.

Уже проезжая заставу, в разделе заметок о любопытных происшествиях из заграничной жизни — увидел, вырвал, нацарапал когтем «Обязательно воплотить» и подпись. И велел передать в Академию Дашковой.

Что из этого вышло — узнал позже.

Екатерина Романовна находилась не в пышном здании Академии наук, не в университете — Санкт-Петербургском, уже четвертом в России после Кёнигсбергского, Кильского и Московского, а в Смольном. Читала лекцию благородным девицам. Тут же сидел Дмитрий Григорьевич Левицкий и делал наброски. Большая часть девочек откровенно сдерживала зевоту. Лекция касалась таких отвлеченных понятий, как эфир и флогистон — материи сложные и непонятно существующие ли вообще. Куда интереснее читать французских энциклопедистов, которые при помощи банальной житейской логики (поскольку лениво было изучить настоящую, математическую и теософскую) создают модели справедливого устройства общества…

Лишь одна пара глаз горит светом любопытства. Катенька Молчанова слушает внимательно. Тут вбегает служитель:

— Бумага от князя Тембенчинского.

Бумага — обрывок газеты. «ТТ числа месяца сего года во Франции в месте… некие чудаки изготовили шар из плотной бумаги, наполнили дымом, и тот летал три часа. Помещенные в корзину при шаре петух, баран и утка по приземлении остались живы».

— Что ж, воплотим.

Записку она после лекции забыла. В голове уже проплывали возможные конструкции аппаратов. Шар на горячем воздухе, о котором, видимо, шла речь в заметке, представлялся слишком ненадежным. Даже теоретически. Услышав о теории теплорода, которой, кажется, руководствовались французы, Тембенчинский сделал недвусмысленный жест — покрутил пальцем у виска. А все его заявления, касающиеся физики, отчего-то неизменно подтверждались. Оставался газ. Но вот беда — водород горюч и взрывоопасен. Впрочем, пусть себе будет опасен — пока опыты идут на животных, сойдет. Ведь не обязательно запускать его из центра столицы. Вполне сойдет какое-нибудь чухонское болотце.

А газетная заметка с оборванными краями досталась воспитанницам. Те ее прочитали, обсудили и забыли. Все, кроме одной.

У Северной Америки восемнадцатого века было два входа — парадный и черный. На парадном, атлантическом, было оживленно. Сновали груженные колониальными товарами купцы, перехватывали их последние сохранившиеся рыцари черного флага. С тех пор как карибское пиратство стало невыгодно Британии, оно вдруг резко пошло на убыль. И все-таки кое-кто по старинке держался за дедовскую кулеврину. Другое дело, что риск был уже другой. Главное, что сделала Британия, — лишила пиратов баз, попросту отказав разбойникам от своих портов, и морской разбой хоть и не прекратился совершенно, но резко усох. Другие же державы попросту боялись лишиться последних островов.