Паркея опять началась. Она горела. Эзымайл приложил хвост ко лбу и стал вращаться вокруг нее.

– Привет, – сказала Паркея ласково.

– Привет, – сказал Эзымайл. – Погладь кота.

Я родился и вырос в Москве. Здесь ржаная осень.

Тут и хлеба дадут, и по морде, – и всё без спроса;

а Василий, Ивану макушкой едва ли в пояс,

отправляет меньшому гостинец – соколий поезд.

Здесь из старого есть лишь река; как гимнастки лента

она вьется, холодная, узкая (суть memento

не пришедшего к этим далеким чертогам моря).

Две сестры по ней шлют корабли; и она не спорит.

Император разгневанный топчет родные судна;

там, где он, – тишина и фонтан, а вокруг всё людно:

от святого бассейна мосты переводят к раю;

от Нормандии Неман бульвары влекут к трамваю…

За рулем его нет комсомолки. Другие вещи

отрезают нам головы, впрочем, еще похлеще:

скажем, время бесстрастное красным октябрьским краем

отсекает тепло и светло. Мы тогда бросаем

якорь в желтых кафе, в магазинах с чужой одеждой

(здесь, конечно, сам Будда велел рифмовать с надеждой);

но не любим цветное, а любим гореть поярче.

Наш срок службы недолог. Пройти от нуля до старче

лет за двадцать возьмется любой, кто в зрачках вселенных

видит только рубли на фасадах Кремля нетленных.

Как ни странно, и здесь есть Васильевский! хоть не остров —

и не надо, пожалуйста, делать его погостом.

Что сказать о Москве? Матерятся, увы, до боли.

Черт-те что здесь зимой: на дороги насыплют соли —

и ботинкам ***, всё уныло, любовь неброска.

А вот жили б по-пушкински, было б не так и бродско.

Из-под воды я вижу, как птицы

Свободной стрелой рассекают границы,

Движутся волны и мокрые ветры

Швыряют под киль кораблям километры

Я отчим Сан-Марко, палаццо Дукале,

Я тень под гондолой на каждом канале,

Я маска, с костюмом плывущая в паре,

Я дух изначальный, – я демон Страттари.

Минуют века, я же, скованный клятвой

Иду по затерянным…

С князьями волшбы, но их тайные знанья

Не могут уменьшить всей суммы страданья.

Шалью, шерстя`ною шалью,

Оренбургским пуховым платком,

Бесконечною синею далью

Или снежным безумным комком

Прокачусь, упаду, расстелюсь,

Отражаясь в воде облаков,

Заведу себя в дверь и вернусь

Отсыпаться под алый альков.

Кружевами сплетая ручьи,

Камнепадом встречая кометы,

Я возьму себе косы ничьи,

Рыбам дам леденцы и конфеты.

И бобра, и гепарда уважить мне

Против шерсти велит рука,

А в утреннем синем и теплом костре

Я зажарю конька-горбунка.

Раскрутившись пращою на самом дне,

Сколотив свой убогий плот,

Я отправлюсь, увидев слезы в окне,

Разогнав нерадивый скот.

Как часам, отекающим с края стола

И идущим быстрее мгновений,

Мне сказали «хула» и сказали «хвала»,

Подарив упаковку сомнений.

Их надув, я взлетаю к шири небес,

Отворяю великий люк.

Я сказал: «Я в хорошее место слез!» —

Дорубая сидячий сук.

Бодритесь, милая; вам это удается,

Хоть вы печальны, и неровен сердца стук,

И кажется, он вам в лицо смеется,

И мысли обгоняют пальцы рук.

Старайтесь, милая, себе не признаваться,

Что ваши карты вышли все не в масть,

Ведь если так, за них не надо браться,

И проще сразу сдаться и пропасть.

Взгляните, милая, в часах песку осталось

Немного. Ваша исповедь проста.

Но вся та мишура, что вам давалась

С такою легкостью – теперь вам жжет уста.

Простите, милая, но вам платить по счету.

Никто иной вас обуздать не смог —

Но здесь вам не уступят ни на йоту…

Молитесь, милая. Пусть вас услышит Бог.

С Божьей помощью прошла ночная стража;

Распахнули окна в тлеющее небо —

Прилетели все, мне кажется, я даже

Видел тех, кто никогда счастливым не был.

Одевались кто на свадьбу, кто на сорок,

Запрягали белопенные кареты,

Настоявши, пили горькое из корок;

На прощания топили амулеты.

Наконец собрались, выкурили наспех,

Свет гасили, продевали в руки свечи.

Кто-то бледный приглашал расстаться в масках,

Потому что, мол, глаза давали течи.

И, дождавшись, пока солнце разбросает

По волнам свои расплавленные блики,

Убедились в том, что всё. Ушли. Светает.

В волглых листьях слышал пасмурные крики.

Сейчас ночь, и опять

Под ее теплым пледом

Мне пришлось разнимать

И врага, и соседа,

Хотя руки устали,

И ноги не ждут,

Мои пальцы сломались,

А волосы жгут.

Но внезапно вдали,

На высокой горе

Я увидел прекрасный

Цветок каркадэ.

Если б был я моложе

Иль просто другим,

То цветок этот тотчас же

Стал бы моим.

А пока – а пока,

Хотя ноша легка,

Я усну у костра,

Я дождусь до утра.

Вот теперь, поутру,

Когда кости срослись,

Каркадэ я сорву

И стремглав ринусь вниз.

Каркадэ будет мой!

Каркадэ станет мной!

Станет мной каркадэ!..

Арригато, сурамадэ.

Фрегаты раздули свои паруса,

И так как уж полдень, то все чудеса

Отложены вдоль по времённой оси,

Коль хочешь ответить, сначала спроси.

На острове диком колючки в песке