– Ему это не нужно.

– Ты имеешь в виду особняк?

– Вообще все, – уточнила Грейс. – Но у него нет выхода, верно?

«Я хочу тебя, – сказал он. – Я хочу тебя, я люблю тебя».

Только с ней он может быть счастлив.

Они могут быть счастливы вместе.

– Он хочет меня, – негромко произнесла она.

– Тогда почему уехал? – спросил Девон.

– Потому что… – начала Грейс и замолчала, не желая заканчивать фразу. «Потому что я испугалась взять то, чего хочу».

Договорил Уит:

– Потому что ему больше некуда идти.

Потому что она опять его оттолкнула. Опять от него убежала. Но на этот раз он этого не заслуживал.

Ее захлестнуло сожаление – сожаление и еще что-то, куда более мощное.

Потребность.

Она нуждалась в нем. И стыда в этом не было. Только обещание. Только надежда.

Грейс вскочила на ноги.

– Он не должен там быть, – повторила она. – Он должен быть здесь. Со мной.

Она не знала, как это произойдет. Но это произойдет.

Но если выбирать между жизнью с ним и жизнью без него, то у нее нет выбора. Во всяком случае, достойного рассмотрения.

Она королева Ковент-Гардена и всегда превращала невозможное в возможное.

– Я совершила ошибку. И должна ее исправить.

Девон гневно взглянул на нее.

– Только попробуй.

– Я люблю его.

– Пропади он пропадом, – отозвался Девон.

– Я люблю его и должна его спасти.

Уит пробурчал:

– Полагаю, теперь мы не сможем отправить его на тот свет.

– Какая жалость. – Девон драматично вздохнул. – Велю заложить карету.

Несколько часов спустя Эван вошел в Бергси-Хаус, чтобы встретиться со своим прошлым.

Никто не появлялся в особняке вот уже целых десять лет, с тех пор как Эван принял герцогство и уволил из главного дома всю прислугу, точно зная, что даже если у него все получится, если он все же найдет Грейс и убедит ее выйти за него замуж, он все равно не сможет жить в этих стенах, которые не принесли ему ничего, кроме боли.

Свет заходящего солнца струился сквозь западные окна. Эван зажег давно забытую тут свечу и зашагал по коридорам и залам огромного особняка, по пыльным, истертым коврам, огибая мебель, которой десяток лет никто не пользовался, с выцветшей за эти годы обивкой.

Десять лет пыли и запустения, а дом все тот же; огромный холл, красное дерево и каменная кладка, украшенная гобеленами, висевшими тут с самого зарождения герцогства; знакомый запах свечного воска и истории; тяжелая тишина, поселившаяся тут с тех пор, как Девон, Уит и Грейс сбежали, и медленно лишавшая его разума.

Эвана словно отбросило назад с силой удара покрытого шрамами кулака на грязной улице Ковент-Гардена.

Он поднялся вверх по лестнице; карта этого места отчетливо отпечаталась у него в голове. Проходил портрет за портретом – строй герцогов, маркизов, графов и лордов, чьи имена вбили в него еще в детстве. Все почтенные люди, составившие безупречный род Марвиков.

И Эван, следующий в роду.

Едва ли его отец догадывался, что Эван никогда этого не хотел.

Едва ли догадывался, что Эван никогда не подарит ему радость продолжения рода. Что у этого герцогства никогда не будет наследников.

Только не после Эвана.

Эвана, который, для начала, никогда и не был настоящим наследником.

Он поднялся на второй этаж, затем на третий, где солнечный свет уже мерк в темноте сумерек, и пересек особняк от восточного крыла до западного.

Ему не требовалась свеча, план этого дома навеки отпечатался в голове, и он мог бы пройти его весь в непроглядной темноте, если бы потребовалось. Эван шел по коридору и отсчитывал двери. Первые две.

Третья. Четвертая.

«Осторожно, скрипучая половица».

Пятая.

Пересечь коридор.

Шестая. Седьмая.

Восьмая.

Он провел пальцами по двери комнаты, когда-то принадлежавшей ему; по двери, которую Грейс бессчетное количество раз находила в темноте. Эван прижал к ней ладонь, стараясь не поддаться желанию повернуть ручку. Нагнуться и посмотреть в замочную скважину.

Ему это не требовалось. Он помнил каждый дюйм этой комнаты. Каждую половицу. Каждое стекло в окне. Ему не требовалось заходить туда. Он пришел сюда не ради прошлого, а ради будущего.

За девятой по счету дверью скрывалась узкая лестница, ведущая на четвертый этаж, к герцогским апартаментам, размером раза в три больше, чем самая большая комната на третьем этаже.

Хозяйские покои.

Герцогские.

Эван сделал глубокий вдох, повернул ручку и шагнул внутрь, чтобы встретиться с врагом.

Апартаменты отца заперли первыми, сразу же, как только его тело остыло. С тех пор Эван туда не заходил и даже не представлял, что вернется сюда – боялся встречи с тенью своего мучителя.

И может быть, вернись он раньше, то такими бы эти комнаты и нашел – полными воспоминаний о человеке, который интриговал, манипулировал и угрожал ему снова и снова. Человеке, укравшем всякую надежду на счастье и вынудившем его повернуться спиной к тем, кого он любил – ради того, чтобы их защитить.

Но теперь все изменилось.

На улице окончательно стемнело, и Эван поднял свечу, проходя по комнате мимо большой кровати и давно опустевшего камина, перед которым стояли массивные, никому не нужные кресла. Тишина уже не казалась ему такой зловещей, как годы назад.

Напротив, она казалась приветливой, словно вся эта комната, весь дом, само герцогство ждали возвращения Эвана. Ждали вот этого.

Он остановился перед портретом отца, писанным маслом. Картина, казалось, сумела избежать обветшания, от которого пострадал весь особняк, словно его отец продал душу, лишь бы его всегда помнили вот таким – непогрешимо красивым, с янтарными глазами, унаследованными всеми тремя его сыновьями.

Эван никогда не задерживался напротив этого портрета, его коробило сходство, которое он улавливал между собой и отцом. Глаза, волна белокурых волос, угловатый подбородок, длинный прямой нос – у Эвана был бы точно такой же, если бы Девон его не сломал, не преподнес бы ему такой подарок.

Два десятка лет Эван думал, что сломанный нос – единственное, что отличает его от отца. Единственное, что делает его другим, – разве не сделал он сам тот же выбор, что и зачавший его человек?

– Ты, ублюдок. – В этой комнате, где целых десять лет не было слышно ни единого звука, и слова прозвучали как выстрел. – Ты любил бросать в нас это слово. Как оружие. Потому что мы тебе не принадлежали. И ты думал, что мы от этого страдали. Ты так и не понял правду, никчемный ты трус. Ты не понял, что мир свяжет нас воедино, и это сделает нас сильнее тебя.