Обдумывал он и другие возможности, более широкие – восстание рабов, например. Он представлял себе, как туннели используются не в качестве пути для побега, а как место встреч, где тайно обучаются грамоте, письму – обучаются шепотом; клятвы, такие же прочные, как посвящение Мау-Мау, делающие давших их кровно связанными с определенным Избранным, против имени которого вытягивается длинный перечень преданных общему делу убийств. Он так и видел слуг, терпеливо превращающих куски металла в ножи. Эта «конструктивная» мечта нравилась ему больше всего. Но и верилось в то, что она когда-нибудь может сбыться, меньше всего. Неужели эти покорные овцы когда-нибудь созреют для восстания? Это казалось маловероятным. Правда его отнесли к тому же виду, но исключительно из-за цвета его кожи. На самом же деле они были совершенно другой породы. Столетия направленной селекции сделали их такими же непохожими на него, как комнатная собачка не похожа на лесного волка.

И все же, и все же, откуда ему знать? Ведь он знал только оскопленных слуг, да нескольких женщин из прислуги, да и те были вечно одурманены довольно щедрыми порциями Счастья. К тому же, неизвестно еще, как влияло на боевой дух мужчин то, что они лишались больших пальцев в самом раннем возрасте, и что их постоянно подгоняли хлыстами, которые не были просто хлыстами.

Или, например, вопросы расового неравенства – или, наоборот, абсурдная идея «расового равенства». Никто ведь не подходил раньше к этому вопросу с научной точки зрения. Слишком много эмоций обуревало и ту и другую сторону. Никому не нужны были объективные данные.

Хью вспомнил район Пернамбуко, в котором он побывал, служа на флоте. Владельцы богатых плантаций там были преисполнены собственного достоинства, выхоленные, получившие образование черные, в то время как слугами их и рабочими на полях – вечно хихикающими, плутоватыми, задиристыми, «явно» неспособными ни на что большее – были белые. Ему даже пришлось перестать рассказывать этот анекдот в Штатах: ему никогда не верили, не верили даже те из белых, которые всегда кичились тем, что являются сторонниками того, чтобы «помочь американским неграм самоусовершенствоваться». У Хью создалось впечатление, что почти все эти кровоточащие сердца желали неграм самоусовершенствования только почти до их собственного уровня – чтобы можно было больше о них не беспокоиться – но полное уравнивание негров в правах они просто эмоционально воспринимать были не в состоянии.

Но Хью знал, что положение вещей может быть совершенно иным. Когда-то он видел такое, теперь ему пришлось испытать это на собственной шкуре. Знал Хью и то, что положение вещей в его мире гораздо более запутано, чем считало большинство людей. Многие граждане Рима были «черны как смоль», а многие рабы были именно такими блондинами, о которых мечтал Гитлер. Поэтому каждый человек, в чьих жилах текла кровь европейцев, наверняка имел примесь негритянской крови. А некоторые имели ее гораздо больше. Как же звали того сенатора с юга? – который сделал себе карьеру на «превосходстве белого человека». Хью узнал два забавных факта: этот человек умирал от рака и перенес множество переливаний крови – поэтому тип его крови был таким, что можно было говорить уже не о примеси негритянской крови, а о целой бочке ее. Флотский хирург рассказал об этом Хью и доказал все это потом в своих медицинских статьях.

Тем не менее вся эта сложная история со взаимоотношениями рас никогда не найдет какого-либо логического решения – потому что почти никому не нужна правда.

Взять хотя бы пение. Хью считал, что негры его времени в общем были лучшими, чем белые, певцами. Большинство людей думало так же. И все же те же самые люди, которые кричали громче других о «равенстве рас», будь то негры или белые, казалось, были просто-таки счастливы признать, что негры все же, хотя бы в этом, обладают превосходством. Все это было похоже на «Скотный двор» Оруэлла, где говорилось: «ВСЕ ЖИВОТНЫЕ РАВНЫ, НО НЕКОТОРЫЕ ИЗ НИХ БОЛЕЕ РАВНЫ, ЧЕМ ОСТАЛЬНЫЕ».

Что ж, он-то знал, кто здесь неравен, несмотря на то, что статистически он тоже имеет свою примесь черной крови. Этого человека зовут Хью Фарнхэм. Теперь он был полностью согласен с Джо. Если уж возможности не равны, то лучше оказаться наверху!

***

На шестьдесят первый день, проведенный им в новой камере, если только это действительно был шестьдесят первый день, за ним пришли, вымыли его, обстригли ему ногти, смазали его ароматическим кремом, и представили его пред очи Лорда Протектора.

Хью обнаружил, что все еще чувствует унижение, будучи без одежды, но справедливо заключил, что это оправданная мера в обращении с пленником, который может убивать голыми руками. Сопровождали его два молодых Избранных, которые, как решил Хью, были военными. И хлысты, которые были у них, явно не были бутафорией.

Они пошли очень длинным путем. Очевидно, здание было огромным. Комната, куда они, в конце концов пришли, была очень похожа на те личные покои, где Хью когда-то играл в бридж. Из широкого окна открывался вид н какую-то тропическую реку.

Хью заметил ее только мельком. В комнате находился сам Лорд Протектор. И тут же были Барбара и близнецы.

Малыши ползали по полу. Но Барбара по грудь была опутана невидимым полем, в ловушке, в которую войдя, попал сразу же и Хью. Она улыбнулась ему, но ничего не сказала. Он внимательно оглядел ее. Выглядела она целой и невредимой, только похудела немного, да под глазами у нее были темные круги.

Он хотел заговорить, но она глазами и движением предостерегла его. Тогда Хью взглянул на Лорда Протектора и обнаружил, что рядом с ним расположился Джо, а Грэйс с Дьюком играют в какую-то карточную игру в углу комнаты, жуя жвачку, и намеренно не обращают внимания на Хью. Он снова взглянул на Их Милость.

Хью решил, что Понс перенес тяжелую болезнь. Несмотря на то, что Хью было достаточно тепло и нагишом, Понс был тепло одет, на плечах у него была шаль и выглядел он дряхлым стариком.

Но когда он заговорил, оказалось, что голос его ничуть не потерял звучности и силы:

– Можешь идти, капитан. Мы отпускаем тебя.

Эскорт удалился. Их Милость печально окинул Хью взглядом. В конце концов он сказал:

– Ну что, парень, наделал ты дел, а? – Он опустил глаза и поиграл с чем-то, у себя на коленях, поймал и снова посадил на середину шали. Хью увидел, что это белая мышка. Внезапно он почувствовал к ней симпатию. Похоже было, что ей не нравится сидеть на коленях у Понса, но и бежать ей было некуда, так как на полу ее подстерегали коты. Мэг наблюдала за ней с нескрываемым интересом.

Хью не ответил. Слова Понса показались ему чисто риторическими. Но, тем не менее, он был удивлен. Понс накрыл мышку ладонью и взглянул на Хью: – Что же ты молчишь? Скажи что-нибудь!

– Вы говорите по-английски?

– Не нужно глупо таращить глаза. Я ведь ученый, Хью. Неужели ты думаешь, что я могу окружить себя людьми, говорящими на языке, которого я не знаю? Да, я говорю на нем и читаю на нем. Хотя письменность эта довольно примитивна. Я каждый день занимался с опытнейшими преподавателями – плюс разговорная практика с ходячим словарем. – Он кивнул в сторону Грэйс. – Или ты думаешь, что мне не хочется самому прочитать все свои книги? А не зависеть от твоих, сделанных тяп-ляп, переводов? Я дважды прочел «Истории, рассказанные запросто» – они очаровательны! – и сейчас читаю «Одиссею».