Трибуны разразились завистливыми аплодисментами. Пендрагон с достоинством кивал из VIP-ложи.

– Претенденты, на ристалище! – провозгласил ведущий. – Начнем же поэтический ристаж!

– Поэтический дристаж, – не удержался Коровин.

Калитка отворилась, и на арену организованным строем вышли поэты.

Свинья смерила претендентов оценивающим взглядом. Публика сдержанно захлопала.

Претендентов оказалось не так уж много, штук восемь. Видимо, кроме покойного ныне Персиваля Безжалостного и его здравствующего ученика и последователя, ценителей художественного слова во Владиперском Деспотате было немного.

– Перекличка! Каждый…

– Не надо переклички, – провозгласил со своей трибуны Пендрагон. – Пусть каждый представит себя сам.

– Отличная идея! – подхватил ведущий. – Очень демократично! Итак, каждый певец, то есть поэт, представляет себя сам! А пока пройдите на трибуны и выходите по одному! Начнем же, о други, наш фестиваль! Первый участник!

Первый претендент сделал шаг вперед.

– Претендент Снегирь, – объявил он громко, с достоинством.

Снегирь ничем примечательным не отличался, разве что чернильница на шее и оранжевый воротник на сюртуке. Все.

– Приступай, – велел ведущий.

Снегирь кивнул.

– Коктебель, – объявил он.

И зачитал:

Карадаг в тумане. Лед с горных вершин стекает в мое сердце.

Придет осень, и я сойду к теплому морю, пальцы ног моих окунутся в прах мертвых ракушек.

Большая корова пробьет рогом хрустальную сферу, солнце юга наполнит мою душу золотым сияньем.

И над полями прошла гроза, опьяненный бурей, я окуну пальцы рук в золотой песок и брошу взгляд в даль.

И оттуда, из-за убегающего горизонта, мне улыбнется он, Борхес.

На ристалище стало тихо.

Круто, подумал я. Кипчак посмотрел на меня с недоумением, Коровин стукнулся головой о решетку.

– Кто такой Борхес? – шепотом спросил Кипчак.

– Видишь ли, Кипчак, – принялся объяснять я. – Вот когда к твоей маме приходят подружки, они о чем говорят?

– Ну, не знаю… О погоде.

– А когда к этому Снегирю приходят друзья, они говорят о Борхесе. Понятно?

– Понятно, – вздохнул Кипчак.

Снегирь поклонился.

По трибунам перекатились жидкие хлопки. Пендрагон задумчиво покивал. Свинья издала полный сомнения кишечнополостной звук.

– Нескладно что-то, – сказал ведущий. – Рифма где? Рифму-то почему не дал?

– Это верлибр[23], – с гордостью ответствовал Снегирь. – Тут рифма не полагается.

– Ладно, иди отсюда, Тулуз-Лотрек[24], – ведущий сделал презрительно-прогоняющий жест. – Не полагается… Так и я могу сбацать. Следующий!

Снегирь удалился, а его место занял другой претендент, с бородой и без чернильницы, в пиджаке, однако.

– Претендент Тытырин, – объявил претендент. – Прочту настоящие стихи.

Тытырин закрыл на секунду глаза, затем сразу выдал:

Сторона ты моя, покос.

Сторона ты моя, дорога.

Перекошенный дом, откос,

Горсть земли да воды немного…

В последующих строфах рассказывалось про копны, лихую молодецкую удаль и глубокую грусть, про запах свежесрубленных берез и про разливающийся по вечерам малиновый перезвон и песни соловья.

Грусть… Но грусть не отменяет беспощадности. Скоро я узнаю.

На ристалище развернулся экшн – перед самыми песнями соловья Тытырин выхватил из-за пазухи шапку и быстро надел ее на голову.

И окончится здесь мой путь.

Тут, сегодня, под небом синим

Я прильну на широкую грудь

Той земли, что зовется…

Тытырин охнул и лихо хлопнул шапку оземь. Трибуны захлопали оживленней. Свинья хрюкнула. Пендрагон одобрительно кивал.

– Молодец! – Ведущий хлопнул Тытырина по плечу. – Персиваль был бы тобой доволен. Только не в тему немного. При чем тут Россия, мы в Деспотате.

– Я могу по-другому, – Тытырин схватил ведущего за руку. – Вот так.

И окончится здесь мой путь.

Тут, сегодня, под небом Карпат

Я прильну на широкую грудь

Той страны, что зовут Деспотат!

– Это хуже, – поморщился конферансье. – Карпаты какие-то… Шагай, Гарин-Михайловский[25], шагай!

Претендент Тытырин поклонился и удалился на трибуны.

– Претендент Ямомото, сёгун Внутреннего Предела, – объявил конферансье. – Почетный лауреат Первого Открытого Поэтического Турнира. Приветствуем.

Трибуны приветливо приветствовали прошлогоднего лауреата, весьма походившего на самурая.

Как бы подтверждая свою самурайскую сущность, Ямомото выхватил меч, произвел несколько выпадов. Свинья с опаской посторонилась на окраину арены. Зрители одобрительно загудели. Ямомото резко спрятал меч в ножны и хриплым гортанным голосом произнес:

Сакура зацвела зимой

И сразу опала,

Увидев глаза дракона.

А этот Ямомото оказался блюдолизом. Глаза дракона – это круто, глаза дракона – это звучит.

– Неправильный размер, – покачал головой Коровин. – Хайку не так сочиняется…

– А мне понравилось, – сказал Кипчак. – Только что такое сакура?

– Это черешня, – объяснил я.

– А что такое черешня?

Что такое черешня, я объяснить не успел. Трибуны взорвались аплодисментами. Хлопал даже Пендрагон. Потихоньку так, значительно.

Свинья вздрогнула.

Я надеялся, что после такого триумфа Ямомото, как всякий честный самурай, покончит с собой, но Ямомото меня разочаровал. Кодекс Буси-до был ему явно чужд. Ямомото сделал сердитое лицо и вышел в калитку.

– Претендент Ракитченко, – объявил ведущий.

На арену выбрался здоровенный слонообразный парень. Какой-то нечесаный и немытый, в больших, похожих на корыта сапогах.

– Ракита, давай побыстрее, – попросил ведущий.

– Хорошо, – сказал Ракитченко. – Мое стихотворение называется «Без ушей».

Ракитченко достал из-за пазухи листок бумаги и начал тихо и без выражения читать: