И тут произошло одно весьма примечательное событие. В самом большом военном лагере, близ Претории, состоялось собрание команданте, фельд-корнетов и наиболее отличившихся рядовых, которые представляли различные бурские отряды. Собрание провозгласило Евгения Максимова фехт-генералом, то есть, дословно, боевым генералом или, точнее — фельд-генералом. Он стал первым и единственным европейцем, удостоенным столь высокого звания.

Сообщить Максимову о его избрании явилась в гостиницу депутация. При ней было знамя Европейского легиона. Максимов, еще весь перебинтованный, в сопровождении конного эскорта и под своим знаменем торжественно проследовал через весь город в лагерь. Там он поблагодарил собрание за оказанную честь, но заявил, что по состоянию здоровья не может сохранить за собой командование легионом (который к тому времени насчитывал уже около четырехсот человек) и вынужден передать его другому. Бойцы приняли заявление своего начальника в штыки.

— Тихо! — властно потребовал Максимов. — Ваш первый долг по отношению ко мне как к вашему командиру — безусловное повиновение. Вы поклялись в этом.

— Да, мы готовы повиноваться! — послышались возгласы. — Мы готовы идти за вами куда угодно!

— Так вот. Слушайте теперь мой последний приказ. Я требую, чтобы вы признали своим новым начальником генерала Блихнота!

Снова воцарилась тишина.

Молодого Блихнота — сына статс-секретаря Оранжевой республики — Максимов сам наметил в свои преемники. Он тут же послал за ним и представил его легиону. Затем, поцеловав знамя, передал его генералу Блихноту и замер по стойке смирно…

Оставалось несколько минут до торжественного открытия сессии нижней палаты фольксраада. Зал был переполнен. Внизу, где находились только депутаты (места для публики — на галерее), всеобщее внимание привлекал фельдгенерал Максимов, все еще в бинтах и повязках, занимавший кресло почетных гостей. Вот-вот должен был показаться президент Крюгер. И тут произошло неожиданное.

К председателю фольксраада генералу Лукасу Мейеру, уже занявшему свое место на возвышении, подошел генерал Смуте и обратил его внимание на что-то в зале. Тогда Мейер встал, спустился со своего возвышения, подошел к Максимову и обратился к нему от себя лично и от имени своих товарищей с выражением благодарности и признательности за те большие услуги, которые он оказал их стране, за кровь, пролитую при ее защите.

Максимов был очень смущен. Он с волнением произнес несколько слов о том, что его заслуги ничтожны перед лицом тягчайших испытаний, выпавших на долю бурского народа. Затем по указанию председателя в зал были приглашены члены второй (высшей) палаты фольксраада, вошли президент республики и пастор — для произнесения молитвы. Статс-секретарь Рейц прочел речь президента, и заседание парламента пошло своим чередом. А женщины Претории пригласили Максимова на свой митинг. Он охотно согласился выступить с речью. Представляя его собравшимся, Анни Бота, супруга команданте-генерала, заявила под аплодисменты сотен женщин:

— Фельдгенерал Максимов — самый храбрый человек в Трансваале и весьма даровитый предводитель воинов…

* * *

А вот что писал историк англо-бурской войны Виноградский вскоре после ее завершения: «Максимов за короткое время сколотил дисциплинированную, боеспособную тактическую единицу, на которую вполне можно было положиться». Дальнейшие действия Европейского легиона полностью подтвердили это.

Еще не до конца оправившись от ран, Максимов на борту французского парохода «Жиронда» летом 1900 года отплыл из Лоренсу-Маркиша в Марсель, держа путь на родину.

Когда грянула русско-японская война, Максимов — а ему было уже пятьдесят пять лет! — немедленно отправился добровольцем на поля сражения в Маньчжурию, откуда, увы, уже не вернулся. Он погиб в сражении под Мукденом 1 октября 1904 года.

«Обидно, что имя нашего достойного соотечественника знакомо в основном лишь узкому кругу специалистов», — заметил «Военно-исторический журнал», рассказавший недавно об участии русских офицеров-добровольцев в англо-бурской войне 1899–1902 годов. Надеемся, положение теперь исправляется…

Незримыми и в то же время весьма заметными нитями были связаны наши страны и в годы другой войны — Второй мировой. Вот какой материал удалось добыть доктору исторических наук профессору А. Давидсону, долгое время работавшему в ЮАР.

Тяжелые бои, которые вели южноафриканские войска в Восточной Ливии, под Тобруком и Аламейном, совпали по времени с решающими сражениями на советско-германском фронте. В газетах всего мира сводки из России и Северной Африки шли рядом. Появились книги под названием «От Тобрука до Смоленска» и «К Сталинграду и Аламейну». В южноафриканских частях было немало выходцев из России, вернее их сыновей и внуков. Ведь еще до 1914 года в Южную Африку эмигрировали из России около тридцати тысяч человек, в подавляющем большинстве евреи, бежавшие от погромов и дискриминации.

Однажды в Центр российских исследований в Кейптауне пришел ветеран Второй мировой войны, известный кейптаунский архитектор Хиллел (Илья) Турок. Его отец сражался в русской армии в Первую мировую, был георгиевским кавалером. Пришли также Френк Бедлоу, Уолфи Кодеш, Лу Вулф, Брайен Бантинг — все, кто родился в России или у кого родители были нашими соотечественниками.

Сохранилось свидетельство русского офицера о схватках с войсками немецкого фельдмаршала Роммеля, начавшими 26 мая 1942 года наступление в Ливии: «В течение пяти дней ожесточенных боев нам удалось отогнать Роммеля и укрепиться в Айгеле, в трехстах милях от Газали, где наша линия фронта установилась несколько месяцев назад. Задачей нашей части было защищать 25-футовые южноафриканские орудия, и мой взвод занимал позицию на левом фланге».

Роммелю, как известно, удалось организовать очень мощное наступление. «Линия обороны была полностью прорвана, и южноафриканские орудия были выведены из строя, но мы оставались в своих траншеях еще час или два, пока я не получил приказ: все, кто еще остался на передовой, должны отступить, стараясь сохранить как можно больше военной техники, поскольку передовые немецкие танки уже зашли нам в тыл». Русский офицер отнюдь не винил южноафриканцев. Наоборот, восхищался ими.

Широко известно, что британские корабли провозили в Архангельск и Мурманск вооружение, боеприпасы, продовольствие.

Это называлось Russian Convoys — русский конвой. В этих конвоях принимали участие и моряки-южноафриканцы. Первый конвой — большой караван судов — отправился в Россию в сентябре 1941 г. В его составе был минный тральщик «Гусар», который прошел невредимым весь путь до Архангельска — редкое везение для «русских конвоев». В Архангельске он оказался затертым льдами. С помощью русского ледокола он добрался до Мурманска. Там ему, как и нескольким другим судам британского королевского флота, пришлось задержаться надолго. Лишь в январе 1942 года «Гусар» отправился в обратный путь. На его борту были английские летчики из сопровождения самолетов «Спитфайр». Передав самолеты советским летчикам, они возвращались на родину.