Когда незваные гости, стуча ножнами шашек, убрались из избы, посельщики долго молчали, как зачарованные таращились на оставленные продукты. Даже Михей вылез из-за печки. К нему пристали:

– А это что – круглое да твердое?

– Консервы, бабоньки, называются. Ножом открывать сии банки надо – а под крышкой колбаса али мясо… Хм… А все ж нехорошо, бабы, получилось: своих посельщиков, получается, выдали!

– Ты еще кумовьями их, мироедов, назови! – перешла в атаку баба Нюра. – Нашел посельщиков – зимой снега не выпросить! Али не помнишь, как ты у Лопотуни пару коней с плугом выпрашивал, чтобы клин по весне за Волчьим оврагом вспахать?!

– Дык дал же…

– За четырех курей?! Благодетель какой…

Переругиваясь с Михеем, бабы и дело не забывали – проворно прятали свалившееся с неба добро по углам и в запечье. Попутно уговаривались – как делиться с соседями. Кто-то вспомнил Лапотуню с Горбатым – надо ли им долю выделять? Решили, что не надо: мироеды наверняка просто так офицерам лошадей с санями не дадут.

Не прошло и часа, как со двора послышался скрип полозьев и лошадиное фырканье, и тут же в избу влетел весь белый от поземки Енька, сразу полез на печку греться.

Михей, не церемонясь, стащил его оттуда за ногу:

– Ну, чего там? Дали военным лошадей? Рассказывай, постреленок!

– Таким не дашь, – неожиданно всхлипнул мальчишка. – Поначалу уперлись оба: нету, и все тут! А когда охфицеры до конюшни в овраге добрались, на колени встали! Не лишайте, говорят, добра последнего…

– Показал, значит, где лошади спрятаны! – Михей отвесил мальчишке подзатыльник, другой. – Эх, не по-суседски все-таки получилось…

– Горбатому охфицеры желтых кругляков отсыпали. А Лопотуня ровно спятил: орать принялся, даже отрез[106] выташшил: не дам, и все тут! Его и стрельнули тута. И бабу евойную тоже – она, как мертвого мужика свово увидела, с вилами на военных охфицеров пошла.

– Эх, не по-людски, – Михей тяжело сел на лавку и перекрестился.

В сенях раздался топот, и в избу заскочил офицер, срывая на ходу снежные сосульки с усов.

– Ну, старик, добыли мы лошадушек, – он приложился к фляжке. – Теперь вот еще что надобно: я еще вчера днем с насыпи в бинокль окрестности осматривал. И видел вроде за околицей строение какое-то. Что это такое?

– То часовня, – буркнул Михей. – Дом Божий, хоть и снарядами попорченный. А что?

– Так нам кое-что с поезда снять надобно, – вздохнул офицер. – А в темени вашей египетской ни черта не найдешь. Эй, малец, хочешь еще продуктов? Покажешь дорогу к часовне? А то его благородие боится по темному времени лошадей в овраг или еще куда к черту на кулички загнать. Груз-то тяжелый… Ну, одевайся!

– Поморозился Енька, только зубами стукать от холоду перестал, – попробовала заступиться Енькина мамка.

– Ничего, потом отогреется! Дед, слышь? Церковка-то сильно порушена?

– Купол с колокольней снесли снарядом, а стены остались. А вы чего там прятать надумали, ваш-бродь? Божий дом, все-таки…

– А где еще тут место подходящее? – окрысился офицер. – Тут от ваших морозов земля на сажень промерзла, для ямы неделю тюкать всей командой надо. Мы, слышь, дед, не позже как по весне вернемся – как красножопых добьем. Пошли, малец! На телеге поедешь, как фу-ты ну-ты! До состава доедем, солдатскую команду возьмем – и покажешь дорогу… А с тобой не прощаюсь, дед! Вернемся еще к тебе, с гостинчиком, хе-хе-хе!

Малец вернулся под утро, выложил из-за пазухи подаренные консервы с шоколадом, полез опять на печку. А Михей опять к нему с вопросами: чего под часовней господа офицеры прятали?

– Я, дед Михей, одну только ходку с ними сделал. Яшшики грузили – на две подводы, страсть сколько! Увезли те яшшики в часовню, солдатскую команду оставили, чтобы те ямку поглубже приготовили – и за новыми яшшиками уехали, без меня уже… Я-то утёк

– А чего еще говорили господа офицеры? – не отставал дед.

– А ничего не говорили, молчком все больше, да с руганью только. Один офицер всё стены часовни осматривал, с фонарем. Потом двух солдат, что кирпичи с середки выбирали, покликал и велел им шпуры[107] какие-то в двух стенах долбить. Динамит какой-то поминали…

– Ну, лезь на печь, грейся, – похлопал мальчишку по худой спине дед.

А сам сел, согнувшись, у окошка, затянутого бычьим пузырем и смолил цыгарки, одну за одной. Когда обоз проскрипел мимо избы в третий раз, Михей растолкал все свою бабско-ребячью «команду», велел собираться.

– Куды, зачем?

– Собирайтесь, говорю! Пока пурга да темень, в курятнике укроемся от греха…

– Какого греха, дед?

– Потом скажу. Собирайтесь, да поторапливайтесь! И добро всё прихватыйте, бабочки! Суседям стукни, Глафира: всем уходить надо…

– Да ты говори толком, старый! В ночь-полночь из избы выташшить собрался, с детями – и в молчанку играешь!

– Ну, коли ты дура такая, скажу: не с гостинчиком господа офицеры к нам вернутся! И в живых, полагаю, никого не оставят…

Дрожащим от холода бабам дед велел идти след в след. Сам ковылял последним, подпираясь самодельным костылем, то и дело оскальзываясь на одной ноге, падая и страшно ругаясь вполголоса. Но прихваченной метелкой самые глубокие ямки от следов не забывал заметать.

Курятник-землянка был примерно в полпути от поста к часовне, только чуть в стороне. С грузом по разыгравшейся не на шутку метели едва добрались. Михей отгреб снег от дверцы, велел всем заходить. Зажег керосиновую лампу с остатней половиной стеклянного колпака, выбрался из землянки и осмотрел окрестности – не видать ли снаружи света? Перекрестясь, залез в тесный курятник сам, задул лампу.

Снаружи выла метель, но в курятнике было тихо и тепло. Бабы поохали, прижали покрепче к себе малышню и велели ей дремать: дед Михей знает, что делает!

Один Енька – ох и любопытный отрок – к деду прополз, затеребил:

– А чего мы из избы ушли, дед? От какого греха?

Помолчав, старик решил, что Енька не отстанет, сказал:

– Не простые то яшшики были, малец. Вишь как получается: адмирала того Верховного наверняка к стенке красные поташшили. А без него злыдни из евонной охраны, думаю, решили малость золота покрасть. А куды его прятать? Землю-то и правда не продолбишь зимой – вот и присмотрели часовенку. Шпуры ты поминал, Енька – я еще с Германской войны помню: саперы такие дырки в земле делали, чтобы взрывчатку заложить и чтобы посильнее рвануло. Вот и энти наши «благодетели» решили в часовенке натыренное золото укрыть. Навозят, сколько смогут – и стены подорвут динамитом, чтобы от глаз людских скрыть. Понял?