Ну, а с формированием второй дивизии — еще одного Буняченко у Власова не нашлось — дело затянулось. Все инициативы ее командира Григория Александровича Зверева тонули в бюрократических препонах.

Правда, увеличилось жалованье. Генерал Малышкин утверждал на московском процессе, что до декабря 1944 года он получал 240 марок в месяц, а с декабря стал получать 900 марок и продпаек.

Но это вполне объяснимо. КОНР считался ведомством СС, а в СС платили больше, чем в Вермахте.

«Немцы неспособны были одуматься, — пишет протоиерей Александр Киселев. — В смеси самых противоположных явлений, в большинстве своем, к сожалению, отрицательных, прошли эти драгоценнейшие последние месяцы. Сказав А, немцы никак не могли произнести Б. Казалось, что им легче умереть, чем сдвинуться с проторенной дорожки. Гибкости для внутренней перестройки, быстрой ориентировки в ситуации развивающихся событий у них не оказалось».

Еще более усилилась бюрократическая неразбериха, когда эсэсовцы под видом эвакуации КОНРа эвакуировали из Берлина в тихий курортный Карлсбад (Карловы Вары) некоторых своих сотрудников с семьями.

— Андрей Андреевич! — сказал Власову эсэсовец Эрхард Крэгер. — Вы должны немедленно покинуть Берлин. Вы можете взять с собою по вашему выбору около 30 человек.

КОНР оказался изолированным.

Части РОА, расположенные в районе Ульма, как и пропагандистские отделы в Берлине, стали почти недосягаемыми.

Два месяца, от ноября 1944 года до января 1945 года, когда немцы удерживали фронт еще на Висле, были истрачены впустую. А в январе Красная армия вышла на Одер, угрожая непосредственно Берлину.

«Обратное путешествие из Мюнзингена в Берлин затянулось, — вспоминая эти дни, рассказывал протоиерей Александр Киселев. — Железнодорожные пути неоднократно оказывались перебитыми бомбардировками, и поезд направлялся на другие пути, что занимало очень много времени.

За короткое время моего отсутствия Берлин очень изменился. Близость фронта особенно ощущалась, когда я приехал на вокзал, чтобы ехать за семьей, оставшейся под Берлином, в северо-восточном направлении. На мое счастье, нужная мне железнодорожная ветка была единственной еще не закрытой для пользования гражданского населения.

Да, это действительно было мое счастье. Вернись я в Берлин несколькими днями позднее — и я потерял бы мою семью.

Несмотря на пододвинувшийся фронт (ночами они слышали гул артиллерийской стрельбы), жена не двигалась с места и ждала меня. Сдвинуться — значило потерять друг друга. Со сколькими семьями произошли такие трагедии!

Спустя несколько дней, влезая через окно в штурмуемый толпами беженцев поезд, мы покинули Берлин и направились на юг, в тот же Мюнзинген, в котором я так недавно был.

С нами были двое из моих сотрудников: Тамара X. и Кирилл К. с женой и грудным ребенком. На Берлинский железнодорожный вокзал нельзя было проехать (почти не работала подземка и не ходили трамваи), мы шли пешком. На детской коляске поместилось имущество всех нас».

Перебралась в Карлсбад и невеста Власова — эсэсовская вдова Хейди Биленберг.

Впрочем, об этом разговор еще впереди.

— Если тебе удастся вернуться домой, Надя, не забудь меня, — говорил Власов, прощаясь в Берлине с очередной своей возлюбленной, «ост-девушкой». — Расскажи своим друзьям, что намерения наши по отношению к нашему народу были честные.

— Расскажу… — отвечала молодая женщина. — Я знаю, что вы не хотели обмануть меня.

16 февраля 1945 года Власов и генерал Кестринг, ставший преемником главнокомандующего Остгруппен[83]генерала Гельмиха, принимали парад 1-й дивизии РОА генерала Буняченко.

В этот день десять тысяч добровольцев принесли присягу.

«Как верный сын моей родины, я добровольно вступаю в ряды войск Комитета освобождения народов России.

В присутствии моих земляков я торжественно клянусь честно сражаться до последней капли крови под командой генерала Власова на благо моего народа против большевизма.

Эта борьба ведется всеми свободолюбивыми народами под высшей командой Адольфа Гитлера.

Я клянусь, что останусь верным этому союзу».

Насколько трудно было исполнить клятву и остаться верным союзу с Адольфом Гитлером, свидетельствует П.Н. Палия.

Генерал добровольческих соединений Кестринг выступал перед офицерами дивизии с политическим докладом.

— Какими будут взаимоотношения между Германией и Россией после разгрома Совдепии? — задали вопрос из зала.

Кестринг подошел к большой карте, приложил указку к Уральскому хребту и сказал:

— Вот эта линия определяет интересы Германии, все, что к западу от нее, должно быть под контролем Германии, все, что к востоку, до самого Тихого океана, полностью ваше!

Свист, крики возмущения раздались в ответ. Опрокидывая стулья, офицеры начали выходить из аудитории. Кестринг красный, как рак, сел в машину и уехал, не простившись с Буняченко.

Об этом докладе наверняка помнили офицеры, когда дивизия генерала Буняченко была направлена на Одер. Вскоре дивизия вышла, как казалось ее солдатам и офицерам, из повиновения немцам (на самом деле, как мы увидим из рассказа В. Штрик-Штрикфельдта, она исполняла приказания других немцев) и походным порядком двинулась на юго-восток, где было намечено сконцентрировать все силы РОА.

Об атмосфере, царившей в дивизии накануне рейда, рассказал Г.Н. Чавчавадзе, который после разгрома Восточного фронта на Висле в феврале 1945 года прибыл в Мюнзинген, с остатками своего эскадрона.

«Пришел с немецкой военной частью — нашим русским эскадроном, вымуштрованным, дисциплинированным, с немецким понятием о службе. Когда выезжали из Ульма, за ночь до Мюнзингена, я поставил всех на ноги. Сапоги у всех начищены, оружие блестит, лошадей привели в парадный порядок, седла надраены. Солдаты у меня, бедные, как рабы работали. Прибыли в Мюнзинген в полной красе. Льет дождь. Шинели одеть не разрешил — скатки у всех на седлах. Все готово к тому, чтобы нам высадиться. И стоит единственный офицер под проливным дождем.

В шапке и без шинели — полковник Герре, — начальник Штаба организации 1-й дивизии, немец, старый сотрудник Fremdeheere Ost, которого я знал еще капитаном. Единственный встречающий».

— Где генерал Буняченко?

— Здесь…

Промокший Г.Н. Чавчавадзе вошел в комнату, где что-то жарилось. Около стола, расставив ноги, сидел увесистый генерал в сорочке. Женщина пришивала ему на френч генеральские погоны.

Это и был Сергей Кузьмич Буняченко.

— Что случилось? — спросил он.

— 567-й эскадрон прибыл в ваше распоряжение! — вытянувшись в струнку, отрапортовал Чавчавадзе.