— Зоя, я не знаю. Он так быстро куда-то…

— Уав-у-у!

Нещадный треск местной святыни оповестил нас о третьем, «удачно приземлившемся»:

— А-ай-ё!

Волкодав, резво подскочив, метнулся ко мне. Магистр — так и остался лежать. Под яблоней. Посыпанный сверху ветками.

— Сэр Киприус?

— Да… мой мальчик?

— Видно, судьба у вас… такая.

— Это вы про моего Малыша вспомнили?.. О, да. О-ох. Они все на меня падают… — и, глядя на нас, едва унимающих смех, сдержанно засмеялся.

— Мужчины, а ведь вы — в крови. И…

— Это, в основном, не наша.

— Хвастун ты, братец.

— Да мы то что? Вот пес твой, это — да. Отработал на совесть. Троих вплавь пустил.

— Виторио, вам с ним надо подружиться. И «псиной» его не зови. Пожалуйста.

— Это почему? — скосился на Малая мужчина. — Он мне штаны порвал, и зубы свои скалил.

— Это была моя команда. И к тому же, у вас глаза одинаковые. Особенно, взгляд.

Пес и мой любимый мужчина одарили друг друга пристальными изучающими прищурами:

— Ладно, Малай… Я так понял, он — первый член твоей «здешней» семьи?

— Угу.

— И мы — в Ящерке, у бывшего главного храма?

— Угу.

— Руку давай. Пошли с остальными знакомиться… Зоя? Мы ведь тебя уже отвязали?..

— Угу. Пошли. Только…

— Что?

— Ты сам всё скоро увидишь, — поднимаясь со скрипнувших досок, поймала я на себе сочувственный братский взгляд…

Мои «успокоенные домашние», все как один, торчали на балконе с торца дома. Правда, Дахи и монны Розет в наличии не имелось. Зато у Люсы дальнозорко бликовала труба (Арса подарок. Видно, на будущее Спо). Я, глядя на эту композицию, с младенцем по центру на подружкиных руках, заранее напыжилась и мысленно сплюнула через плечо. Виторио тоже притормозил. Правда, у него подзорной трубы не было. Так что пока шли исключительно молча и… вместе.

— И ведь как чуяло мое сердце, что не надо было тебя туда отпускать! В эту гремучую столицу! — первой выступила с «трибуны» обладательница трубы. — Здравствуйте, мессир Виторио!

— И вам всем хорошего дня.

— И ведь две ночи не спали. Ни я, ни Теодоро. Ну, у него-то зубки лезут. А я… от Мадонны не отходила!

— Люса! Марит! Мессир Беппе!.. Спускайтесь! — у-ух… мама моя.

— Зоя, а у нас — верхний передний прорезался!

— Марит, сюда ребенка неси.

— Ага… Так что, малыш теперь об край кружечки очень громко стучит!

— Марит!

— Правда ведь, Спо?!..

И мне показалось, меня саму этой «кружечкой», вдруг, накрыло… Так тихо стало вокруг…

— Что?.. Зоя, как она его назвала?

— Спо, Виторио.

— Почему, «Спо»? Я не понимаю… Зоя?

— Мы все его так зовем. Кроме Люсы и сэра Клементе.

— Зоя… по-че-му?

— Потому что… — наконец, осмелилась я на него посмотреть и, прежде чем сказать, выдохнула. — Спо — твой родной сын. Я родила этого ребенка от тебя…

— Что?!

— О, Боже и все небеса хороводом. Сын баголи и бенанданти. И как я, старый идиот, раньше не догадался с этим деревом? С этой новой жизнью? Ну, надо же, ваш общий…

— Магистр, умолкните. Зоя, ты это сейчас со всей ответственностью говоришь?

— Да. Поэтому он и Спо. И я сама до последнего…

— А вот и мама наша!

Виторио на этот, нервно-радостный клич, вдруг, резко развернулся и вперился взглядом в улыбающегося во весь рот Спо:

— Вы мне…позволите?

— Конечно, — протянула ему малыша Марит.

Тот в ответ в первое мгновенье напрягся и даже изобразил на личике легкое недоуменье, чуть не выпустив из руки свою любимую гороховую погремушку, а потом… хлоп! Этим же сокровищем прилетело обретенному отцу прямо в нос. Подоспевшая Люса умильно выдохнула. Я — напротив, обратилась в одну натянутую до предела струну. Мой любимый, прищурившись, на всякий случай, прижал ребенка к себе. Спо пискнул и… закрепил результат. Теперь по лбу. Как раз в тот момент, когда ему двумя пальцами медленно, очень медленно и осторожно отгибался белоснежный воротничок… Мама моя…

— Спо… Теодоро. Мой сын… — мужчина и ребенок, прижатые друг к другу лбами, внимательно друг на друга глядели… малыш не выдержал первым:

— Ап-пу, — и расплылся во всю румяную ширь. — Ап-пу.

— Ап-пу, Спо. Конечно, «ап-пу»… Монна Люса?

— Да, мессир Виторио? — с рукой на груди, выдохнула в тишине нянька.

— Возьмите малыша, — и, поцеловав сына в лоб, протянул его опешившей женщине. А потом, не оборачиваясь, пошел по дорожке прочь…

А я так и осталась торчать, натянутой, как струна. Лишь уткнулась глазами в белоснежную рубашонку Спо. С маленькой растекшейся каплей на грудке.

— Подружка, ты совсем, что ли, дура?

— Что?..

— Ты почему за ним не бежишь?

— Сестренка, надо догонять.

— Зоя, его ведь Теодоро признал.

— Дитя мое, это же — нонсенс. И вы вот так просто отпустите свою единственную судьбу?

— Что?.. — дзын-нь! И струна, больно дернув за сердце, лопнула. — Лучше сразу самой. На той яблоне… Виторио!.. — и со всех ног понеслась за ним вслед.

Я нагнала его возле маленького, затерянного в сирени фонтана. И со всего маха, обхватила руками со спины:

— Я тебя никуда, никуда не отпущу.

Мужчина, качнувшись вперед, замер и глухо выдохнул:

— Зоя… Зоя. Руки свои. Мне надо…

— Куда тебе надо, когда мы с сыном — здесь? Любимый, я тебя никуда не отпущу. Прости меня. Прости. Прости. Прости.

— За что? Ты родила прекрасного сына.

— За то, что сразу не доверилась его отцу. Я так всего боялась. Я боялась, что этот ребенок окажется не твоим, а Зачи. Ведь у нас с ним тоже было, у озера. Я думала, ты об этом знал. Я боялась, что ты меня не любишь и никогда не сможешь полюбить чужого ребенка. Я боялась твоего бывшего клана, Сусанну и монну Фелису. Я всего на свете боялась. Прости меня за все это. Потому что из-за своего страха я согласилась на предложение умирающего дона Нолдо. Оно давало мне защиту и свободу от страхов. А еще надежду снова быть с тобой. Он сам мне это завещал и всегда относился, как к дочери… Что ты молчишь? Не молчи!

— Зоя, руки свои…

— Тогда сам меня отшвырни. Что? Ну, давай! «Я бы простил». Значит, это — только слова?

— Зоя, что ты несешь? — ухватился он своими руками за мои. — Это было совсем другое.

— Какое другое? Ведь весь вопрос здесь — в доверии. И ты сейчас уходишь лишь потому, что я тебе не доверяла. Но, я люблю тебя. Как умею, так и люблю. И учусь на своих ошибках. А ты? После всего того, через что мы прошли? И какими мы были… — уткнувшись