работу найду. Ты им не говори, где я. Скажи, что на заработки уехал.

– Я так и сказала.

– Ладно, пока.

– Пока.

Том отдал трубку Монголу.

– А можно еще? – спросил Монгол.

– Звони, не парься, – сказал Степан.

Монгол набрал номер Серого.

Трубку опять взяла Сережина бабушка.

– Сейчас позову. Сережа!

– Привет! Да, я взял адрес. Сейчас продиктую. Поселок Партенит. Улица Строительная, дом 10. Квартира 13.

– Сам-то как?

– Я нормально. А Лелика менты забрали.

– Откуда знаешь? – похолодел Монгол.

– Сам видел. Я к нему как раз за адресом пришел.

– И что, свинтили?

– Ну как свинтили, – замялся Серый. – Я к нему пришел, адрес забрать. А тут какой-то мент приехал. Они переговорили, потом сели в машину и уехали. Как друзья, радикально.

– Ясно. Так я и знал.

– Я сам в шоке радикально, – сказал Серый.

– Что еще нового?

– Вроде ничего. Говорят, что Тремпелю за Ваньку десятка светит.

– Ладно, бувай! – Монгол выключил телефон, невидяще посмотрел на Тома.

– Монгол, телефон верни.

– Благодарю, Степан! Выручил! – тот пришел в себя.

– Водки хотите?

– Нет, мы домой.

– Ну, если захотите, – приходите на «Тарелку».

Они попрощались и медленно побрели назад, на родник.

– Ну, что молчишь? – спросил Том. – Что там Серый? Адрес есть?

– Адрес-то есть. Прикинь, Лелика менты забрали! – Монгол на всякий случай оглянулся назад, но на ночной аллее уже никого не было.

– Серьезно? – переспросил Том.

– Ага! – неожиданно бодро сказал Монгол и вдруг остановился. – Только он с ментами как свой был. Я же говорил тебе! Я вижу его насквозь. Это стукачок местный. Недаром он у себя эти собрания проводил. Сдал он нас, сто пудов. А ты с ним как со своим… Хорошо, что ты пакет постирал. Это нас от Индейца Бог уберег. Видишь, он даже через тебя, неверующего, действует.

– Шо за бред? А зачем ему нас в Крым отправлять? Он бы сказал: сидите дома, а потом нас тихонько ментам бы и слил.

– Откуда я знаю? Может, попридержать хотел зачем-то. Может, обстановку выяснить. А вдруг у него какой-то кореш из ментов в отпуске был? Выйдет, ему дело передадут, а он нас и хлопнет. Ты думаешь, там дураки сидят? Я даже звонить себе не стал. Мало ли.

– А ко мне уже менты приходили, – вздохнул Том. – Похоже, что кранты. Выходит, что и Индеец этот – подстава?

– Выходит, что так.

Том прислушался к себе, вспоминая ту привычную обреченность загнанного зверя, с которой он выезжал из дома. Но на душе у него, несмотря на за этот тревожный день, было по-настоящему хорошо и спокойно.

– Ладно, переживем! – наконец сказал он. – Главное, что все дома живы. А что же это со мной такое было? Я же чувствовал, что кто-то умер.

– Я же говорил! Клемануло тебя просто. Это, наверное, после сотрясения. Бывает. Одно ясно: домой нам нельзя.

– Нет, с Индейцем все как-то сложно. Его же местные знают как барабанщика. Если бы он на ментов работал, наверное, тоже бы знали.

– Скажешь тоже.

– Все равно что-то тут не вяжется. Короче, нужно найти его и все выяснить.

– Ага! А он нас под белы ручки…

– А зачем Лелику весь этот цирк с Крымом? Что, у него ближе ментов нет? Мы же могли не доехать, могли остаться у твоего дяди, могли еще что-то…

– Да. С дядей непонятно, – согласился Монгол. – И опять-таки он хороший барабанщик. А хорошие барабанщики на ментов работать не могут.

Над морем уже повисла сизая утренняя дымка, когда они добрались до своей поляны. Нарождался новый день.

«Уже утро. Хорошо-то как!» – Том старался не думать о том, что услышал. Вытянувшись на душистом сене, он укрылся шторой и заснул по-детски безмятежным сном.

– А может, и не сдаст, – спросонья подтвердил Монгол.

В Ай-Даниле

Погода резко ухудшилась. На побережье задул с гор холодный пронизывающий ветер. Над гордыми утесами Ай-Петри клубились черные грозовые облака. Море будто чем-то тревожилось. Оно негостеприимно переливалось свинцовым блеском, бурлило водоворотами под затянутым дымкой солнцем. Лезть в него совсем не хотелось.

Они сидели на обрыве, пили чай и обсуждали, что делать дальше.

– Я тут подумал. А давай письмо прочитаем, – сказал Том. – Может, поймем что-то?

Монгол молча полез в сумку, нашел там конверт, раскрыл.

– «Здравствуй, дорогой Миша. Насилу сплавил этих оболтусов из дома. Накорми их, дай переночевать и гони в шею. С любовью, Лелик».

– Может, шифровка какая? – Том взял письмо, посмотрел на свет, покрутил.

– Вроде больше ничего.

– Над огнем нужно подержать, – Монгол зажег спичку.

– Пусто.

Монгол спрятал письмо в конверт и вдруг расхохотался.

– Да не, лажа какая-то. Индеец явно не при делах. Нужно в Партенит. И чем скорее – тем лучше. А Лелик – еще тот друг. Мог бы как-то по-человечески написать. Гони, говорит, в шею. Но не мент, это точно. Ну что, вперед? Может, хоть пожрем разок нормально. Хотя я бы хотел барабанить поучиться.

– Может, вообще его выкинуть? – Том кивнул на сумку.

– Письмо?

– Ага.

– Не надо. Без него вообще беспонтово. Давай к нему с приветом завалим, а там посмотрим по ситуации. Если с порога прогонит – письмо отдадим. Ну что, когда двинем?

– Чего тебе приспичило? Успеем еще.

– Надоело уже тут. – Монгол посмотрел вокруг. – Дрова эти достали, рукомойники. А вдруг он впишет? Хочется уже пожить по-человечески. На кровати поспать, яичницу пожарить на плите.

– Не понимаю, чем тебе тут не живется? Вот домой вернешься, будет тебе и кровать, и яичница. А если не впишет? Народ вокруг веселый, только знакомиться стали.

– Если Лелик не впишет, я бы в Планера двинул. Там хоть Вероника есть. Можно сказать, любимый человек. А тут народу много стало. Надоело, короче. С молчунами как-то спокойнее было.

– Ну давай еще денька три поживем и двинем.

– Ладно, – нехотя согласился Монгол.

Действительно, за последние пару дней их поляну плотно заселили. Ближе всего к ним подобрался художник Веня. Его синяя палатка стояла метрах в десяти от них. За ним устроились какие-то Жекины знакомые, которым надоело жить на берегу моря. Чуть дальше, тоже на пятачке над обрывом, обосновался Глеб – потертый жизнью флегматик из Запорожья. Выше, над родником, поселились двое толстяков из Москвы, а на самом краю поляны устроилась семья хиппарей с ребенком. Ребенку было года полтора. У него были васильковые глаза и светлый непослушный чуб. Он никогда не плакал, зато все время стремился сбежать от родителей, и если это удавалось, то носился по поляне, по-пингвиньи махая своими короткими ручонками. Родители зорко следили за ним, отлучаясь только по очереди.