На площади уже стояли заранее установленные пандалы — тенты, сплетенные из листьев кокосовой пальмы на каркасе из бамбуковых шестов, а в самой середине открытого пространства возвышался помост, которому предстояло стать центром завтрашнего веселья. Сейчас на нем поместились музыканты, игравшие мелодии надасварам и долу со всей старательностью, на которую они только были способны.

Виру, привлеченный доносившимися из деревни звуками, засобирался к костру. Он долго перебирал свои вещи в надежде отыскать хоть что-нибудь, что подошло бы для сожжения в праздничном огне. Выбор был невелик настолько, что Виру пришлось несколько покривить душой, заранее прося у Кришны извинения за маленькую ложь: он слегка надорвал пару совершенно новых платков, в надежде на то, что теперь они вполне сойдут за ненужное барахло, подходящее для костра.

Один платок предназначался для Джая, но того пришлось чуть ли не силой поднимать с дивана, так как эта ночь не имела для него той особой привлекательности, которая не давала покоя его влюбленному другу. В отличие от Виру, Джай отнюдь не рассчитывал встретить у костра единственную женщину, которую ему хотелось бы видеть днем и ночью. Ратха не придет туда, даже если в ее доме накопились горы ненужных вещей, которые могли бы сгореть сегодня вместе с надорванными Виру носовыми платками. Она вдова, а вдовам нет места на светлых праздниках. Их удел — оплакивать в темноте молчаливых комнат былое и молиться за других.

Конечно, никто бы не прогнал ее, она не услышала бы ни одного осуждающего слова. Но в представлениях людей она, потерявшая мужа — а это значит, потерявшая все, — вестница беды, напоминание о горе, которое может случиться с каждой веселящейся сегодня женщиной. Разве стала бы она портить праздник тем, кто так долго ждет его среди ежедневного изнурительного труда? Нет, у нее своя дорога, которая стороной обходит радость. Вдов не увидишь там, где люди поют и танцуют. Их не бывает даже на свадьбах собственных детей, если судьба была так милосердна, что подарила им их до того, как отняла мужей. Только достигнув преклонных лет, женщина-вдова может присутствовать на торжествах — хотя бы семейных, да и то лишь тогда, когда ее сын оказывает матери особое, подчеркнутое уважение.

Джай думал об этом, наблюдая, как готовится Виру предстать перед своей ненаглядной Басанти. Вот счастливчик, все у него хорошо! А он… Любить человека, от которого отвернулась судьба, — нелегкое дело. Но разве он сам не из таких же? Что он мог бы дать этой женщине? Кроме постыдного прошлого и неопределенного будущего, у него ничего нет.

Виру прервал его грустные мысли, решительно заявив:

— Если ты немедленно не слезешь с дивана, он будет перевернут мною, сломан и сожжен в костре вместе с нашим фальшивым барахлом!

Пришлось подчиниться и последовать за Виру в деревню, что было совсем не так уж просто, потому что влюбленный всю дорогу бежал, опасаясь пропустить момент появления Басанти на площади.

— Эй, ты что, рассчитываешь, что она приедет на белом слоне?! — крикнул Джай, запыхавшись от быстрой ходьбы.

— От нее всего можно ожидать, — уверенно сказал Виру, ни на секунду не останавливаясь. — Но даже если она придет ножками, мне это тоже понравится.

Побив мировой рекорд спуска по горной дороге, они очень скоро оказались в деревне. Жители уже собрались на площади, обступив огромную гору хвороста. Женщины ради такого дня сменили свои будничные сари на праздничные, шелковые — в основном, оранжевые или желтые в черную и красную клетку, таково, наверное, было требование рамгарской моды. Головы их украшали сейчас сложные прически с множеством вплетенных в них цветов, а на лодыжках, запястьях и шеях сияли золотом драгоценности. Они не поленились выкрасить проборы в волосах красной краской, на что уж никак не хватало времени среди постоянных будничных забот и трудов.

Мужчины тоже выглядели неплохо, хотя до великолепия жен им было далеко. Даже самые бедные пришли на праздник в нарядных куртах и дхоти — ослепительно белых вместо темно-серой одежды, в которой они гнули спину на поле.

Но самым главным украшением жителей деревни было радостное оживление в их лицах. Даже голос старосты дрожал, когда он обращался с традиционными словами приветствия к жрецу, призванному зажечь очищающий огонь на площади Рамгара.

В торжественном молчании жрец поднес горящий факел к костру, и тот вспыхнул с неожиданной силой, взметнув тонкие языки пламени к заждавшимся небесам.

— Пусть сгорит сегодня все старое, все ненужное. Пусть свободна будет дорога Бога-Солнца! — произнес жрец, и толпа ответила ему ликующими криками.

В огонь полетело все, что принесли с собой рамгарцы, с чем без сожаления расставались они, надеясь на новый успешный год, который принесет с собой радость и подарки — куда больше того, что сгорит сегодня в костре.

Виру вдруг увидел, как Басанти, которую ему до сих пор не удалось отыскать в толпе, бросает в пламя какие-то вещи и среди них — яркую коробку сигарет. Озадаченный, он пробился к ней, растолкав локтями мальчишек, притащивших к костру свои школьные тетради, и, незаметно подкравшись сзади, шепнул на ушко:

— Что, бросаем старые вредные привычки?

Девушка вздрогнула и быстро обернулась:

— А, это вы! Вам бы бросить ваш глупый длинный язык. Сигареты я нашла у своего братца. Думаю, у него хватит ума расстаться сегодня с этой гадостью. А вот насчет вас я бы не поручилась. Заглянуть к вам в карман?

— Я уж лучше сам брошусь в огонь, раз вы так со мной суровы, — пригрозил Виру, на всякий случай придерживая рукой карман с заветной пачкой. — Я вот принес платок, чтобы больше никогда не плакать, но вижу, придется купить себе десять новых, потому что с такой, как вы, они мне очень пригодятся.

— Ладно, ладно, — примирительно сказала Басанти. — Бросайте свой платок. Желаю вам никогда не плакать. А курить вы все равно бросите, раз уж пошли светлой дорогой вегетарианства, — она лукаво сощурила свои ясные глазки и заразительно расхохоталась.

Виру поневоле присоединился к ней, хотя смеяться над его большой бедой было не совсем с ее стороны красиво.

В это время толпа заохала, устремляясь на край площади, где под грохот барабанов староста лично приступал к тому, чего все с нетерпением ждали, — фейерверку. Это было его почетной и любимой обязанностью, самым приятным делом из всех, которые ему приходилось выполнять в течение года, и одновременно его подарком деревне — фейерверк был заказан на его личные деньги у самого лучшего мансурского мастера, известного на всю округу.

Через несколько минут стало ясно, что мастер был специалистом своего дела: над восхищенными крестьянами звездами засияли разноцветные огни. Все небо залило сверкающее пламя. Через мгновение оно распалось на золотистые капли, которые, оставляя за собой блестящие следы, стекали вниз. Тут же вверх взметнулись новые струи разноцветных фонтанов. Было такое впечатление, будто к вечным светилам, усыпавшим яркий небосклон Индии, кто-то щедрой рукой добавил множество новых, непрочных, но ослепительных звезд. Отпылав свое, они вдруг обратились в огненных змей, которые, извиваясь, устремились вниз, туда, где, замерев, стояли потерявшие дар речи рамгарцы. Но и это было не все: едва змеи достигли земли, как на смену звездам в небе засветились голубым светом огромные шары, распавшиеся через несколько мгновений на тысячи вращающихся серебристых жемчужин. Они медленно проплывали над площадью, и каждый, стоявший на ней, мог выбрать свою, принадлежащую ему безраздельно, и загадать желание, которое не могло не сбыться.