городской архитектор. Все было найдено в блестящем порядке. Пермяков с видимым удовольствием прохаживался по длинной конюшне, по которой в один ряд вытянулись подобия денников для 85 лошадей. Потом пошли смотреть казарму. На вопрос Чувикова, что же я намерен делать, когда эскадрон будет полностью укомплектован, я ответил, что, ввиду приближения лета, можно будет сделать легкие деревянные бараки. Был позван «товарищ архитектор», который немедленно на блокноте вычислил, что постройка трех бараков на 140–160 человек обойдется не менее 75 000—85 000 рублей.

– А не дорого ли вы, товарищ, считаете?

Получив отрицательный ответ, Пермяков, подумав, спросил Чувикова:

– Что же, Аврамий, строить аль не строить?

Аврамий привел доводы, что постройка не может быть произведена, так как в казначействе денег мало, в обрез хватает на уплату жалованья, а кредиты слишком медленно отпускаются. Пермяков согласился с доводами Чувикова, и тут же гордиев узел был разрублен: было признано, что первейшим делом является забота об удобстве красноармейцев, или, как их с особенной страстью в голосе называл Пермяков, волонтеров, а лошадь – это все же скотина на четырех ногах, требующая меньших забот, а посему людей надлежит перевести в большие удобные казармы, где раньше помещалась конвойная команда при управлении воинского начальника. Лошадей же надлежит поставить, ввиду приближения теплого времени, на коновязь, которую легко можно соорудить из материала, который пошел на постройку моих великолепных конюшен. Плод моих двухнедельных трудов было приказано «снять в два счета», по любимому выражению Пермякова. Я, понятно, не протестовал и вполне согласился с экономическими соображениями Чувикова. Не успела комиссия отбыть из расположения эскадрона, как работа закипела вовсю.

Под мудрым руководством Ковальчука к вечеру топорами и заступами было разрушено не только все, что было построено в конюшне, но и все исправления построек, а попутно калечились и здоровые их части. Утром же я заметил, что полуполоманные доски и бревна, сложенные кучами во дворе, сильно приуменьшились за ночь. Видимо, они были растасканы моими солдатами и крестьянами из соседней деревушки для своих надобностей.

В ночь на 15 апреля скоропостижно скончался от разрыва сердца у себя на квартире Маркаров. Я от души пожалел о смерти этого человека, оставшегося до конца настоящим офицером. Переживаемые времена не наложили на него своего хамского отпечатка, но в корне подорвали его и без того слабые силы. От Соловьева я узнал, что он давно был с ним на связи и что покойный Маркаров только и жил мыслью как-либо активно оказать их величествам помощь. Значит, мое первое впечатление о нем было правильным, предчувствие не обмануло меня.

Мне было предложено временно вступить в заведование конским запасом, и 16 апреля вечером пришла телеграмма из Омска, утверждающая меня в должности.

На следующий день утром, когда я спокойно пил свой утренний чай, в дверь моего номера раздался стук, и в мою комнату не вошел, а влетел человек, совершенно мне неизвестный, и, волнуясь, обратился ко мне с вопросом:

– Вы господин Марков?

Я ответил утвердительно. Не дав мне сказать и слова, эта маленькая фигура с лысиной, рыжими усиками и пронзительными глазками обдала меня целым каскадом отдельных слов и предложений, так как связанной речью всего сказанного им назвать было нельзя. Было ясно по произношению и манере говорить, что предо мной стоит иностранец. Это и был долгожданный нами Бруар.

Из всего его словоизвержения мне стало понятным, что он вчера вечером приехал в Тюмень и случайно остановился не в гостинице «Россия», а в маленькой гостинице на той же улице, где находилась и моя гостиница. С раннего утра он отправился в милицию, где узнал адрес Соловьева, к которому он сразу же и отправился, но дома его не застал.

У него произошло какое-то объяснение с женой Соловьева, которая ему, видимо, сказала, что Борис Николаевич был арестован и должен являться по утрам в Совдеп и что, кроме того, на имя Бруара в гостинице «Россия» оставлена им записка. Из дальнейшего я уяснил себе, что он не только не привез денег, а, наоборот, хочет получить деньги с Соловьева. Он же разыскивал по телефону в Совдепе Соловьева и меня.

– Да вы с ума сошли! Что, вы ребенок, что ли, что такой простой вещи понять не могли? Разве можно связывать мою фамилию с Соловьевым, да еще телефонировать в Совдеп? – вырвалось у меня.

Бруар как-то сразу осекся и стал спрашивать меня, не оставил ли у меня Борис Николаевич денег для него. Я отказывался что-либо понимать, до того все это было нелепо. Одно было для меня более чем ясно, что Бруар или провокатор, или непроходимый дурак и что своими действиями он, безусловно, скомпрометировал нас в Совдепе.

В этот момент ко мне постучались, за мной пришел Симоненко, с которым мы условились отправиться в запас. В его присутствии я резко заявил Бруару, что вообще никаких дел с Соловьевым не имею, ничего для передачи ему он мне не оставлял и прошу его обратиться по интересующим его вопросам исключительно к Соловьеву лично. Я только сделал любезность Соловьеву, оставив его записку в гостинице «Россия», дабы по приезде его, Бруара, сообщить ему точный адрес Соловьева, которого он не знал. Бруар, что-то бурча себе под нос, удалился, и я отправился с Симоненко на службу.

Обдумывая неожиданный приход Бруара и все, что он мне наговорил, я с каждой минутой все больше свыкался с мыслью, что легко из создавшейся неразберихи я не выскочу. Придя домой, я уничтожил все, что могло бы меня скомпрометировать. Выйдя на лестницу, я неожиданно столкнулся с сыном отца Васильева. В коридоре никого не было. В нескольких словах я объяснил ему, что благодаря приезду одного лица случилось какое-то недоразумение, результатами которого можно было ожидать вторичного ареста не только Соловьева, но и моей персоны. Я просил его сообщить об этом его отцу в Тобольск. Оказывается, он только что приехал из Тобольска и сегодня едет дальше в Москву.

Пообедав, я лег немного отдохнуть. Не успел я лечь, как дверь моя без стука отворилась, и в комнату ко мне ворвались две фигуры: какой-то мальчишка в солдатской шинели с револьвером в руках и здоровенный детина в полушубке, папахе, при шашке, обмотанный пулеметными лентами и с карабином на перевесе. Младший заорал:

– Вы будете товарищ Марков?

Я привстал с кровати, преувеличенно спокойно ответил утвердительно и осведомился о цели их вторжения ко мне.

– Выньте руку из кармана, – вместо ответа услышал я.

Я держал правую руку в кармане, что испугало этих красавцев. Я