Потом в форт попадает шальной американский снаряд, раненых относят в подвал, мертвых заваливают камнями на берегу чуть выше верхней отметки прилива, и Этьен умолкает.

Отлив, снова прилив. Последние силы Этьена уходят на то, чтобы унять шум в голове. Иногда он почти убеждает себя, что различил за пылающими остовами зданий на северо-западном краю города крышу собственного дома. Что тот по-прежнему стоит. А потом все снова застилается дымом.

Ни одеяла, ни подушки. Уборные – страх и ужас. Еду приносит жена смотрителя по четырехсотметровой полоске камней, которая обнажается в отлив, под звуки рвущихся в городе бомб. Все постоянно голодны. Чтобы отвлечься, Этьен придумывает фантастические планы побега: спрыгнуть с парапета, проплыть несколько сотен метров, одолеть прибойную полосу. По заминированному пляжу добраться до запертых ворот. Бред.

Заключенные в форту видят взрывы раньше, чем слышат их грохот. В прошлую войну Этьен знал артиллеристов, которые, глядя в бинокль, по цвету взметнувшего фонтана определяли, во что попал снаряд. Серый – камни. Бурый – земля. Розовый – люди.

Он смежает веки и вспоминает, как в книжной лавке мсье Эбрара впервые услышал радио. Как поднимался на хоры в церкви и слушал голос Анри, взмывающий к потолку. Вспоминает тесные ресторанчики с резными деревянными панелями и свинцовыми оконными переплетами, куда родители водили их обедать; корсарские виллы с зубчатыми фризами, дорическими колоннами и вмурованными в стены золотыми монетами; оружейные и меняльные лавки на приморских улочках и надписи, которые Анри царапал на крепостной стене: «Осточертело! Скорей бы отсюда выбраться!» Вспоминает дом Леблана, собственный дом! Высокий и узкий, с винтовой лестницей, похожей на закрученную раковину, – дом, где сквозь стену иногда проходит призрак его брата, где жила и умерла мадам Манек, где не так давно они с Мари-Лорой сидели на кушетке, воображая, что летят над гавайскими вулканами и над лесами Перу, где всего неделю назад она сидела по-турецки на полу и читала про добычу жемчуга у побережья Цейлона, про капитана Немо и Аронакса в водолазных костюмах, про то, как темпераментный канадец Нед Ленд готовится метнуть гарпун в бок акуле… Все это горит. Все, что ему памятно.

Над Форт-Насионалем разгорается убийственно яркая заря. Млечный Путь – тускнеющая река. Этьен смотрит на пожар и думает: во вселенной так много горючего…

К полудню двенадцатого августа Мари-Лора прочла в микрофон семь из последних девяти глав. Капитан Немо освободил свой корабль от гигантского спрута и тут же оказался в центре циклона. Через несколько страниц он протаранил боевой корабль, пройдя через его корпус, пишет Жюль Верн, «как иголка парусного мастера сквозь парусину». Теперь «Наутилус» дремлет в морской глубине, а капитан играет на органе печальные и заунывные аккорды, истинный плач души. Остались три страницы. Удалось ли ей кого-нибудь поддержать, увлечь за собой в темные коридоры «Наутилуса» – дядюшку, запертого в темном подвале вместе с сотней других задержанных, или двух-трех американских артиллеристов в полях, – Мари-Лора не знает.

Однако она рада, что книга заканчивается.

Немец внизу дважды вскрикивал от отчаяния, потом умолк. Почему бы, думает Мари-Лора, не пойти и не отдать ему домик? Может быть, тогда он оставит ее в живых?

Сперва она закончит читать. Потом решит.

И вновь Мари-Лора открывает домик, вытряхивает камень на ладонь.

Что будет, если богиня снимет проклятие? Погаснет ли пожар, исцелится ли земля, вернутся ли горлицы на подоконники? Вернется ли папа?

Думай о следующем вздохе. О следующем ударе сердца. Нож совсем близко под рукой. Пальцы прижаты к строкам книги. Канадский гарпунщик Нед Ленд измыслил план бегства. «Море бурное, – говорит он профессору Аронаксу, – ветер крепкий, но сделать двадцать миль на легкой посудинке с „Наутилуса“ меня нисколько не пугает. Я сумею незаметно перенести в шлюпку немного еды и несколько бутылок с водой».

«Я буду с вами, Нед».

«А если меня застанут, я буду защищаться, пока меня не убьют».

«Мы умрем вместе, Нед».

Мари-Лора выключает передатчик. Она думает об улитках в гроте Юбера Базена, о десяти тысячах маленьких трубачей: как они втягиваются в свое витые раковины и как им хорошо в гроте, где чайки не могут их схватить, унести в небо и бросить на камни.

Фон Румпель пьет испорченное божоле из бутылки, которую нашел в кухне. Четыре дня в доме, и сколько ошибок он наделал! Быть может, Море огня все это время спокойно лежало себе в парижском музее, а наглый минералог и замдиректора до сих пор смеются, вспоминая, как провели наивного немца. Или парфюмер его предал, забрал у девчонки алмаз. А может, увел ее за город вместе с рюкзаком. Или старик затолкал алмаз себе в задний проход и как раз сейчас высрал – двадцать миллионов франков в кучке дерьма.

А может, камня никогда и не было. Может, все это легенда, сказка.

Он был настолько уверен. Уверен, что найдет тайник, решит головоломку. Что камень его вылечит. Девчонка не знает, старика удалось убрать – все складывалось превосходно. И в чем можно быть уверенным теперь? Только в зловещем ползучем растении, убивающем его тело, отравляющем каждую клетку. В ушах звучит отцовский голос: «Тебя просто испытывают».

Кто-то кричит по-немецки:

– Ist da wer?[46]

Отец?

– Эй, там!

Фон Румпель прислушивается. Звуки все ближе. Он осторожно подходит к окну, надевает каску и выглядывает наружу.

С улицы смотрит капрал немецкой пехоты:

– Господин фельдфебель? Вот уж не думал… В доме никого нет?

– Никого. Куда вы направляетесь, капрал?

– В крепость Сите, господин фельдфебель. Мы эвакуируемся. Бросаем все. Удерживаем только шато и Голландский бастион. Всем остальным приказано отступить.

Фон Румпель упирается подбородком в разбитый подоконник. У него такое чувство, что голова сейчас отвалится, упадет на мостовую и треснет.

– Весь город будет подвергнут массированной бомбардировке, – говорит капрал.

– Когда?

– Завтра прекращение огня. Говорят, в полдень. Чтобы гражданские могли уйти. Затем противник возобновит наступление.

– Мы сдаем город? – спрашивает фон Румпель.

Неподалеку взрывается снаряд, эхо прокатывается между осевшими домами. Капрал придерживает рукой каску. Осколки камней прыгают по мостовой.

– Вы из какого подразделения, фельдфебель?

– Занимайтесь своим делом, капрал. Я здесь почти закончил.

Фолькхаймер не шевелится. Отвратительная жижа из ведра с малярными кистями давно выпита. Вернер крутит настройку. Он не слышал девушку уже… сколько? Час? Больше? Она прочла, как «Наутилус» затянуло в водоворот, волны были выше зданий, подводное судно вздымалось, его стальные ребра трещали, и закончила, как догадывается Вернер, последними строками книги: «Уже шесть тысяч лет тому назад Екклезиаст задал такой вопрос: „Кто мог когда-либо измерить глубины бездны?“ Но дать ему ответ из всех людей имеют право только двое: капитан Немо и я».