Пожалуй, это стоит отметить, поэтому я еду в «Паб без названия». Ущерб от пожара был возмещен страховой компанией; в зале стоит новый бильярдный стол и музыкальный автомат. Здесь Тони и братья Барксдейл, которые снова стали близнецами, потому что на левой стороне лица у обоих одинаковые ожоги. Я подхожу к бару и беру у Джейка пиво, с удовольствием подмечая, что стоит на полке с крепким алкоголем.

— Что-то давно тебя не видно, незнакомец, — язвительно и с укоризной произносит Эван Баркси.

Как будто мне есть дело до этого сраного вонючего сортира.

— Я заглядывал сюда пару раз.

— Ладно, я рад тебя видеть, — говорит он, — потому что нам нужен нехилый подгон. Нужно двадцать гэ.

— Ничего не выйдет. Я никогда не ношу с собой и не торгую объемами, которые тянут на срок.

— Да ладно, Терри, в конце этой недели мы на целый месяц едем на Магалуф или, точнее сказать, на Мегатрах. Мне пришла компенсация вот за это, — хлопает он себя по искореженной щеке.

— Ладно, тогда у меня есть немного времени. Предоставь это мне, я посмотрю, что можно придумать.

— Договор.

Прикончив бутылку «Бекса», я подхожу к бару. Джейк разгадывает в газете кроссворд.

— Слушай, Джейк, я тут собрался на вечеринку к приятелю домой. Мне нужно купить бутылку виски, а я разругался с этим придурком в лабазе. Пускай теперь хуй сосет. Что у тебя есть? — говорю я и смотрю на полку.

Там обычный барный ассортимент, всякие купажи, «Беллз», «Тичерз», «Граус» и «Джонни Уокер», парочка дерьмовых односолодовых, тех, что начинаются на «Глен-», и еще пара добротных бутылок «Макаллан» и «Хайленд-парк». А прямо между ними та самая, характерная бутылка в форме огурца.

Джейк щурится, глядя на меня, и оттарабанивает названия.

— А что это за странная бутылка?

Джейк снимает ее с полки и подносит к свету:

— «Боукаллен тринити»… никогда о таком не слышал, да и не заказывал. Прислали, наверное, по ошибке, придурки. Никто не хочет пробовать, даже не открывал ни разу. Наверное, фуфло какое-то. Смотри, какой цвет, даже на виски не похоже! Отправлю его обратно поставщикам.

— Давай избавлю тебя от этой необходимости, — говорю я как ни в чем не бывало, — хочу посмотреть на физиономию своего приятеля, типа «это еще что за херня!».

Джейк улыбается и говорит:

— На ней не указана цена, да и в списке у меня ее нет. — В глазах у него загорается надежда. — Как насчет двойной ставки?

— Сорокет? Бля, да ты прикалываешься!

— Тридцать?

— Идет, — говорю я, протягиваю тридцатку и закидываю этот огурчик к себе в сумку. Потом выхожу из паба и сажусь в кэб. Иногда действительно проще всего спрятать вещь на самом видном месте.

Я снова сижу и думаю о малышке Джинти, где же она прячется? Смотрю на одну из тех страниц, что я вырвал.

Обычно я никого не боюсь, но от этого Вика и Кельвина у меня мурашки по коже. Как и у остальных девчонок. Я знаю, что Саскии тоже не по себе. Они терпеть не могут, когда Вик и особенно Кельвин затаскивают их в постель. Приходится притворяться, что тебе нравится, иначе у них сносит крышу. Кельвин оставил у Саскии на руке ожоги от сигареты. Со мной он такого не вытворял, но, думаю, только потому, что у меня есть парень. Но по нему видно, что он что-то замышляет. Я вижу это по его маленьким, как у хорька, глазкам, по его грязному поросячьему рыльцу.

А на прошлой неделе Вик засунул в меня все пять пальцев. Даже кольца не снял. У меня там так болело, что пришлось сказать моему малышу Джонти, что я плохо себя чувствую, подхватила какую-то простуду, пока делала уборку. Иногда я смотрю на своего малыша Джонти, как он спит, невинный, словно ребенок, и думаю, во что же я нас обоих втянула.

Потому что Вик считает меня своей собственностью. Вчера он сказал мне, что, если я попытаюсь уйти, он так изуродует мне лицо, что ни один парень никогда больше на меня не посмотрит. А потом приложил к моей щеке лезвие, тупой стороной. Я весь день тряслась от страха, черт возьми, даже спать в ту ночь не могла, всю думала об этом. Мой отец многих знает. Все время, что я росла, он сидел в тюрьме. Мне хочется все ему рассказать, но я слышала столько историй про Виктора. Страшно. Но самое страшное — это Кельвин. Он станет еще большим ублюдком, чем Виктор.

Мне звонил добрый Терри; точняк, он мне звонил. Я думал, что мы снова поедем играть в гольф, и очень этого ждал. Но нет, он сказал, что ночью ему понадобится моя помощь в одном деле, каком-то секретном, ага, так и сказал, точняк. Я уже собирался выходить, но Карен сказала, чтобы я не выходил из дома, и я ответил ей, что это просто небольшая ночная подработка. Это же ночью, Карен, говорю я, с добрым Терри. Потому что Карен нравится добрый Терри, он приезжает сюда и забирает меня с собой играть в гольф, он единственный человек, которого Карен впускает в дом. Но Терри нет до нее дела!

Я же в долгу перед добрым Терри, ага, в долгу. Потому что, когда кто-то к тебе добр, ты должен ответить ему тем же. И Терри никогда не задает мне вопросов о Джинти; не надо мне ничего рассказывать, каждый раз говорит он. Но если бы он разрешил, я бы рассказал ему все. Точняк, все рассказал бы.

И вот Терри приезжает за мной. Я вижу, как Карен на него смотрит. Он уходит в туалет, и она шепчет:

— Мне нравится этот Терри, ты уверен, что он ни с кем не встречается?

— Ага, уверен, — отвечаю я.

Но я знаю, что это неправильно, Терри мой друг, и Карен поступила со мной плохо, но я не позволю ей плохо поступить с ним, потому что оба они появились из спермы настоящего папы Генри, точняк. Но я вижу, что Терри это неинтересно, потому что Терри хороший. Хотел бы я быть таким, как он.

Мы выходим из дома и идем в машину, точняк, в большое черное такси. Внутри лежат две большие лопаты в упаковке из «Сейнсбери хоумбейс».

— Мы едем копать, — говорит Терри.

Я замечаю, что Терри неважно себя чувствует, потому что обычно он постоянно шутит, а сейчас — нет, совсем серьезный, смотрит только на дорогу.

Это невероятно, но в итоге мы останавливаемся у старого кладбища в Пилриге, кладбище Роузбенк. Ага. Терри берет лопаты и сумку «Адидас». Ага, сумку, которая нужна, чтобы заниматься спортом. Стена рядом с воротами оказывается ужасно высокой. Терри складывает руки в замок, чтобы меня подтолкнуть, но я говорю:

— За углом стена не такая высокая. Точняк, невысокая.

Терри смотрит на меня, а потом разворачивается и идет вдоль улицы, я иду за ним. Вокруг никого, мимо проезжает только одна машина. На Боннингтон-роуд стена гораздо ниже, чем на Пилриг-стрит, Терри кивает, и я быстренько перебираюсь на ту сторону, он кидает лопаты следом и тоже перелезает через стену. Он очень старается не повредить свою сумку «Адидас». Терри нелегко, но он находит возле автобусной остановки какую-то маленькую металлическую ступеньку, отталкивается от нее, и я помогаю ему перелезть.