– А Трубачёв-то! Трубачёв прямо с ума сойдёт от радости!

– Все с ума сойдут! А мы не сошли?

– Я сошёл! – радостно уверил Петька.

Лес уже не казался страшным: где-то тут, в этом лесу, бродил Митя…

Заснули неожиданно и так же неожиданно проснулись.

Тёмный вечер сменило ясное утро. Радость стала ещё больше, ещё значительнее. Митя жив! Он где-то здесь – может быть, недалеко от них. Мазин решил пройти в глубь леса, а перво-наперво написать Мите письмо и замаскировать яму. Письмо писал Петька. Мазин, стоя над ним, диктовал, тщательно подбирая простые слова, чтобы не наделать грамматических ошибок:

– «Дорогой Митя! Ты жив, мы тоже живы. Нашли твои бинты и всё угадали. Мы живём там же. Слушаемся дядю Степана и Трубачёва тоже. Ты живи здесь, а то всюду фашисты. В Ярыжках фашисты и на станции Жуковка. Наши их бьют, а они всё лезут – Мазин вспомнил сшибленную доску с чужой надписью и продиктовал: – Мы тоже без дела не сидим и сидеть не будем».

Потом он задумался и, не зная, что ещё добавить, почесал затылок:

– Эх, жизнь!

Петька послюнил карандаш, записал последние слова и незаметно для Мазина поставил в углу четыре буквы: Р. М. З. С.

Положив письмо, они тщательно замаскировали яму и двинулись в лес.

– А Трубачёв-то! Ещё не знает, что Митя жив! – несколько раз повторяли мальчики, вспоминая Васька.

* * *

Но Васёк уже знал. В это утро в хате Степана Ильича неожиданно появился Генка. Он стоял у порога; армяк на нём был разорван, лицо осунулось, пожелтело, глаза лихорадочно блестели.

– Где конь? – тихо спросил его Степан Ильич.

Васёк Трубачёв, Саша и Коля Одинцов со страхом ждали ответа. Генка глубоко вздохнул, вытер грязной ладонью щёки:

– Отдал…

– Колхозного коня отдал? – Степан Ильич потемнел. Колхозного коня? Кому?!

Генка вскинул голову, сердито блеснул глазами:

– Мите!

В Слепом овражке собрались все ребята. Были тут и Грицько и Ничипор. Пришли из Ярыжек Игнат с Федькой. Не хватало только Мазина с Русаковым. Они всё ещё не возвращались из своего путешествия. Перед сбором Игнат долго советовался о чём-то с Трубачёвым. Саша Булгаков, стоя на часах, с радостной улыбкой прислушивался к тому, что происходит в овражке. Там, на затонувшей коряге, удобно расположившись на толстых корнях, ребята слушали Генку. Генка сидел на самом почётном месте. Лицо у него было усталое, тёмная, обветренная кожа туго натянулась на скулах, на висках обозначились ямки, но карие глаза сияли.

– …Я чую – выстрел… один, другой… Я до Гнедка… А тут… Митя ваш из кущей як выскочит! Рубаха на нём порвана, задохнулся весь. – Генка обвёл ребят затуманившимся взглядом. – Ну и… отдал я ему коня…

– Ускакал он? – живо спросил Одинцов.

– Ускакал…

Малютин обнял Генку за шею:

– Митя хороший, он не обидит Гнедка! Ты не бойся, Генка.

Игнат встал. Растроганная улыбка лишала его обычной степенности, но голос звучал торжественно.

– Товарищи! – Он обвёл всех взглядом и остановился на Генке. – Я так думаю, товарищи: если человек сделал плохой поступок, то его надо наказать, и это будет правильно. Гена Наливайко, наш ученик и пионер, за плохой поступок против дисциплины лишился галстука… Галстук у него отобрали… – Игнат снова обвёл взглядом всех присутствующих. – Верно я говорю?

– Верно… – неохотно подтвердили ребята.

Генка забеспокоился, сжал сухие губы и исподлобья следил за Игнатом. Игнат повысил голос:

– Но Гена Наливайко не такой человек, чтобы на него не можно было надеяться… Он человек верный, и когда подойдёт такая минута, то он так поступит, как другому не поступить. Я то хочу сказать, товарищи, что Генка не испугался выстрелов и не ускакал, а отдал комсомольцу Мите своего коня… Поступок это хороший, пионерский. И, значит, так мы и порешим, что Гена Наливайко свой галстук заслужил! Кто согласен, поднимайте руки!

– Все! Все согласны! – дружно откликнулись ребята.

Саша выглянул из-за кустов:

– Потише, а то слышно очень!

– Добре. Ну, а раз все согласны, так я передаю пионеру Гене Наливайко его галстук.

Игнат торжественно вытащил из-за пазухи красный галстук. Генка вспыхнул.

– Бери, бери, Генка!.. Ну да чего! Бери! – зашумели ребята.

Генка осторожно взял галстук, повязал его на шею. Гузь шлёпнул его по спине:

– Добрый хлопец!

Грицько, протягивая через все головы руку, улыбался:

– Давай свою руку. Гена! Давай сюда!

Васёк был растроган и хотел что-то сказать, но Ничипор вдруг зашевелил в воздухе пальцами и, потоптавшись на коряге, поднялся.

– Я тоже хочу держать речь насчёт нашего Гены и, конечно, про себя скажу… – Он кашлянул в кулак и, переставив свою ногу на ногу Федьки, продолжал, не обращая внимания на то, что Федька Гузь крепко двинул его ногой и стукнул по спине. – Я, конечно, прошлым летом тонул… И, конечно, был я в плохом положении – ухватиться не за кого. Ну, утопленник, да и всё!

– Утопленник, а на ноги лезет! – проворчал Гузь.

У ребят заблестели в глазах насмешливые искорки.

– Ну и что? Выплыл?

Ничипор вытащил из кармана платок, не спеша вытер нос и невозмутимо продолжал:

– Конечно, я давай кричать…

– А что ты кричал? – с интересом спросил Одинцов.

– Караул! – бросил Грицько и, опрокинувшись навзничь, залился смехом.

Ребята тоже расхохотались, даже Генка засмеялся. Васёк рассердился:

– Ребята, не дело!

Все замолчали.

– Ну, так что ты кричал? – побаиваясь Трубачёва, тихо спросил Коля Одинцов.

Ничипор повернулся к нему всем своим нескладным телом и неожиданно сказал:

– А вот полезай под воду, тогда и узнаешь, что кричал!

– Го-го-го! – загоготали опять ребята.

Игнат нахмурился:

– Федька, стукни по шее вон тому тонкому, – ты ближе сидишь.

– Кому? Мне? – вскочил Одинцов.

– Хоть и тебе. Чтоб не гигикал зря!

– Ого… – начал было Одинцов.

Но Васёк возмущённо крикнул:

– Молчи! Что это вам – цирк? Вы на пионерском сборе находитесь! Дайте человеку слово сказать!

– И правда, что вы все напали на него? – заступился Малютин.

– А кого он боится? – усмехнулся Грицько. – Он и в школе так… У одной Марины Ивановны с ним терпения хватает. Каждый день она заставляет его рассказывать. Как идём с уроков, так сейчас и приказывает: «Ничипор, расскажи что-нибудь!»