– Принесёшь? Ну, принеси… – с заблестевшими глазами прошептал раненый. – Только, слышь… – Он тронул Сашу за плечо: – Скажешь кому – убьют меня!

Саша отчаянно замотал головой:

– Нет, нет, что вы… никогда не скажу!..

Красноармеец поглядел ему в глаза:

– Ну, беги…

Саша, торопясь, переплыл речку, натянул одежду и, не оглядываясь, пошёл к своей хате. «Сказать или не сказать ребятам? Может, посоветоваться с Васьком? Шепнуть бабе Ивге? Нет, нельзя! Никому нельзя сказать… Каждое слово сейчас может выдать. Ребята разволнуются, начнут шептаться: кто, что… А этот красноармеец про лес спросил… – вспомнил Саша. – Может, надо было сказать ему про Митю?»

В хате никого не было. Саша схватил ломоть хлеба, несколько луковиц. В шкафу на тарелке лежал кусочек сала. Мальчик спрятал сало и лук за пазуху, хлеб положил в карман.

Назад шёл осторожно, оглядываясь по сторонам: ему казалось, что из всех кустов следят за ним чьи-то глаза.

На берегу было тихо, но, когда мальчик уже собирался спуститься к воде, на тропинке показались два немецких солдата.

Саша спрятался в кусты. Солдаты остановились и стали раздеваться. Потом вошли по пояс в воду и не спеша начали мыться. Саша в отчаянии поглядел на тот берег.

Кусты ивы не шевелились. Солдаты купались долго. Потом ушли. Когда их голоса совсем затихли, Саша вылез из кустов, разделся и, держа над головой корзинку с одеждой, в которой были завёрнуты хлеб и сало, поплыл. У берега он остановился, прислушался.

– Дяденька!

Никто не ответил.

– Дяденька! – повторил Саша.

Везде было пусто и тихо. Только примятые ветки ивы напоминали о раненом красноармейце. Саша посмотрел на густую осоку, на луг…

За лугом начинался колючий молодой сосняк. Мальчик, пригнувшись к высокой траве, бросился бежать к сосняку. Он прошёл между рядами молодых деревцов; сосновые ветки царапали его плечи, иглы кололи ноги. Но здесь тоже было пусто. Мальчик понял: красноармеец ушёл… испугался фашистов или его, Саши… Ушёл, не дождавшись хлеба.

Саша вернулся к реке. У примятых кустов ивы он вынул из корзинки сало и хлеб, положил на траву и в последний раз тихонько позвал:

– Дядечка…

В эту ночь баба Ивга часто подходила к Саше, трогала ладонью его голову. Саша не спал. Ему чудились выстрелы, слышались стоны, доносившиеся с реки. «Почему я не сказал ему, что в лесу Митя?» – горько раскаивался Саша.

Утром он снова пошёл на берег, переплыл на ту сторону. Под ивой не было оставленной еды. «Взял он или не взял хлеб? Если бы склевали птицы, были бы крошки…»

Много дней ещё Саша тревожно прислушивался ко всякому шуму на селе, бродил один по берегу реки, рискуя попасться на глаза фашистам, пробирался за село, в ближний лес.

Потом нахлынули новые события, воспоминание о раненом отошло, осталась только одна мысль, которая всегда мучила Сашу: «Взял он или не взял хлеб?..»

Товарищам Саша ничего не сказал.

В этот день Ваську не удалось побывать на пасеке. Случилось ещё одно событие, взволновавшее ребят. За околицей Васька догнал запыхавшийся Одинцов.

– Игнат передал, чтобы после обеда мы трое в овражек пришли. У него какое-то спешное дело, – торопливо сказал он.

Пришлось повернуть назад.

– А что за дело, не знаешь?

– Не знаю. Он не говорил. Только обязательно велел прийти.

После обеда Саша, Одинцов и Васёк по одному пробрались в овражек.

Ждали долго. Уже солнце начало садиться, когда сквозь кусты просунулась голова Игната.

– Я Ничипора наверху поставил… – шепнул он.

– Ладно. А в чём дело у тебя? – нетерпеливо перебил Васёк. Он был расстроен тем, что не попал на пасеку, где давно уже не был.

– А дело вот какое… – Игнат вытащил из кармана пачку бумаг. Здесь были листы, вырванные из школьных тетрадок, писчая бумага и даже кусочек светлых обоев. – Держи, – сказал Игнат, передавая Ваську пачку. – Это мои хлопцы по селу кое-где бумаги пособирали, а то писать не на чём. А вот это нам задание…

Он осторожно достал из-за пазухи завёрнутый в газетную бумагу листок и расправил его на коленке. Ребята вытянули головы и с любопытством прочли заголовок:

ВЕЧЕРНЕЕ СООБЩЕНИЕ 3 АВГУСТА

Сводка была написана чётким почерком, рукой взрослого человека.

– Читайте про себя, – тихо предупредил Игнат.

Лица у ребят покраснели от волнения, губы зашевелились.

«…После 6-часового боя полк противника, окружённый с трёх сторон нашими частями, был разгромлён… На поле боя фашисты оставили больше 1500 убитых и раненых немецких солдат…»

В овражке была тишина, слышались только прерывистое дыхание и лёгкий шелест бумаги, лежавшей на колене Игната; каждому хотелось потрогать листок, прикоснуться к нему.

– Игнат, откуда это?

– Откуда – это не наше дело. Наше дело – переписать чисто, понятно да осторожненько расклеить. Вот я и принёс вам. Тут бумаги на десять таких листовок хватит. В Ярыжках и ещё кое-где мы уже порасклеивали. Только смотрите, хлопцы: попадётесь – плохо будет… Тогда уж… – Игнат покачал головой. – Одним словом – кто дал, где взяли… – Он строго посмотрел на товарищей.

– Предателей среди нас нет, – просто сказал Васёк, спрятал на груди листовку и развернул пачку чистых бумажек. – Эх, сколько тетрадей мы в школе бросили! Знать бы раньше, что понадобятся… – с сожалением сказал он и вдруг, перевернув один листок, вырванный из школьной тетрадки, удивлённо заметил: – А здесь стихи какие-то… и зачёркнуты… Это что?

– Да это – так… Видно, кто-то из школьников последние листки из тетрадки вырвал да отдал. Ну, на этом листке не пишите – и всё!

– Что? Что? – рассеянно переспросил Васёк и медленно прочитал вслух первые строчки стихов:

Зелёненький поезд сюда нас привёз,

Заехали мы на Украину в колхоз…

– Зелёненький поезд? – живо перебил его Саша. – У нас тоже был зелёненький поезд… Странно… – сказал он, заглядывая в листок.

– Читай, читай! – заторопил Одинцов. Сквозь тонкую кожу на его лице проступили красные пятна, и даже веки покраснели.

Васёк громко, с волнением в голосе прочитал дальше:

С любовью нас встретили, точно родных, —

В Советской стране не бывает чужих,

Все любят друг друга и славно живут.

Да здравствует мирный и радостный труд!

– Игнат! Где это взяли? Откуда? Ребята! Ведь это… это писала Нюра Синицына, – прошептал Одинцов.

– Это наша Нюра… я узнал… И, может, она жива? Может, все они живы? – заволновался Саша.