* * *

Поздней осенью вернулась из Углича семья московского князя Василия, а ближе к зиме привезли из Чухломы и вдовствующую великую княгиню-мать Софью Витовтовну. Сдала она, осунулась. В соборы ходила редко, все больше в домовой церкви молилась.

Но однажды вернулась из Успенского собора недовольная и прямо направилась в большую палату, где в то время Василий боярина Мирослава слушал.

Завидев Софью Витовтовну, боярин поднялся, намереваясь покинуть палату.

Княгиня промолвила:

– Да ты, Мирослав, продолжай, и я послушаю.

– Мы, матушка, уже обо всем переговорили.

– Вот и ладно, тогда и отправляйся к себе. – И в пустые глазницы сына уставилась. – Я к те, Василий, по такому случаю заявилась. Слушала я седни митрополита нашего. Не нравится он мне, хитрые речи ведет. В детские годы бывала я в костеле, ксендза видела, так этот митрополит ксендза мне напомнил.

Василий покорно голову склонил:

– И мне, мать, новый владыка не по душе, однако патриархом к нам послан. А то, что он к унии клонится, мне известно. Сказывают, Собор Вселенский готовится, так ежели Исидор отправится на него, не волен держать. Однако накажу, чтоб к униатам не приставал.

– Накажи, сыне, накажи, пусть православную сторону держит.

Поднялась и, не сводя глаз с глазниц сына, спросила:

– Когда Марью Борисовну, невесту Ивану, внуку моему, ждать из Твери?

– К Рождеству.

Софья Витовтовна довольно улыбнулась:

– Бог ей в подмогу на великом княжении московском.

* * *

Наконец патриарх царьградский Иосиф и император византийский Иоанн согласились на проведение Вселенского Собора. Турки уже вплотную обложили царственный город Константинополь. Оставалась одна надежда, ждать помощи христианской Европы. И император, и патриарх ждали слова папы Римского.

Двадцать два митрополита и епископа, почти семьсот духовных и светских лиц отправились на Собор. На нем предстояло решить вопрос объединения двух христианских церквей, православной и католической.

Русь должен был представлять митрополит Исидор и православная делегация.

Нехотя отпускал ее великий князь московский Василий, а когда настал день отъезда, призвал он к себе Исидора, сказал строго:

– Владыка, ты православную Русь на Соборе представляешь и помни, чтоб с верой предков наших в Москву воротился. Мы иного не хотим и не примем латинства.

С теми словами и отправилась российская миссия.

Уезжая, не ведали, как император Иоанн VIII Палеолог убеждал патриарха царьградского Иосифа:

– Турки – это гнев Господен, и спасти нас может только объединение военной силы империи с Западной Европой.

Седой как лунь патриарх кивнул горестно:

– Но протянут ли нам руку король французов и император Священной Римской империи?

– Если мы обратимся в папе Римскому.

Патриарх долго молчал. Наконец произнес:

– Латинянин потребует от нас слишком дорогую плату.

– Я знаю и готов к ней. Разве слияние восточной церкви с Западом не стоит того, чтобы сохранить Византию?

– Мне трудно решиться на это, – вздохнул Иосиф, – но если это поможет спасти христианство от мусульман, я разделяю твой взгляд и буду твоим пособником…

В Риме торжествовали, наконец-то византийский император и патриарх царьградский смирили гордыню.

Папа Евгений IV сказал кардиналам:

– Теперь или никогда. И если мы не подчиним сегодня восточную церковь, то когда же? Принимайтесь готовить Собор и помните: слияние двух церквей, греческой и латинской, должно быть под властью папы Римского, ибо он наместник Бога на земле…

Когда русская делегация уезжала на Собор и ее напутствовал великий князь московский Василий, Исидор ему ответил:

– Великий князь, греческая церковь и латинская веры одной, христианской, а споры о догматах – на то и Собор, чтобы к единению прийти. А паче быть ему Вселенским…

Отъехала православная делегация в Италию. В Древнем Юрьеве, какой немцы в Дерпт переименовали, остановку сделали. Посетили храм. Здесь Исидор удивил православных священников, сначала он приложился к латинскому кресту и только потом к святым православным образам.

Епископ тверской Вассиан прошептал:

– Крыж латинский выше святых образов признал. Не прочен, не прочен в православии Исидор, как бы не склонился к католикам…

Так и случилось.

Вели Собор от православной церкви митрополит Марк Эфесский, местоблюститель патриарха Антиохского, и митрополит российский Исидор…

Долгие споры. Продолжились они, когда Собор перенес свою работу и во Флоренцию, где рассматривалось латинское учение об исхождении Святого Духа от Отца и Сына.

Слушали эти споры епископы тверской Вассиан и суздальский Иона, а однажды, не сговариваясь, сказали друг другу:

– Бежим из италийской земли, пока нас самих в латинян не обратили…

В трудностях и лишениях пробирались они на родину, а когда дома, в Москве, оказались, явились к великому князю Василию и поведали ему, как латиняне требовали от православных изменить своей вере…

* * *

Зима выдалась морозная, снежная. К Покрову накатались дороги, торг зимний наладился. Из деревень все больше живность гонят, туши мясные везут, сено возами. А швецы товар свой выставляют.

Торг в Твери зимой в самый разгар. И все больше свои, иноземные гости в редкость.

Княжна Марья с помолвки расцвела, похорошела. Старая боярыня Агриппина, дородная, в теле, приглядывавшая за Марьей, все хлопотала, приговаривала:

– В невестах те, голубушка, долго не хаживать. Повезут тебя в жены великому князю московскому. Видела я того княжича суженого, и красив он, и статен. Нарожаешь ему детей и будешь счастлива…

От таких слов Марье становилось себя жалко. Иногда она плакала, обмывая долю девичью слезами, и удивлялась, почем мать ее не жалеет, на дочь поглядывала властно.

А однажды заявила:

– Ты, Марья, в Москву уедешь, однако помни, где твоя родина. Тверская ты, тверская. И нет этой земли краше.

Княжна бродила по окрестным местам, любовалась лесами, Волгой и Тверицей, бревенчатым Кремником, собором каменным, рублеными церквями, хоромами и избами. И гадала, кака-то она, Москва, где не только соборы, но и палаты многие из камня и даже Кремль каменный.

Все это ей непривычно, как и чувствовать себя великой княгиней московской Марией Борисовной…

Пройдется княжна по дворцовым палатам на женской половине, посидит на лавке, задумается: незаметно миновало детство и юность, вроде и не было этого. А ведь было, было. Ласку отца больше чувствовала, чем матери. На доброе слово скупа она, княгиня Анастасия. Власть княжескую превыше всего чтит и Тверь над всеми городами превозносит. Отец к матери прислушивается, и то, что он, князь Борис, согласился посватать дочь, Марьюшка понимала, неспроста это.