Гудели костромские дудошники, били барабаны. Уже застучала сталь мечей и полетели первые стрелы. Вот-вот сойдутся ратники всей силой.

Видит Шемяка, не выстоять его малым полкам. Сейчас Басенок на него всей силой обрушится.

И тогда крикнул Шемяка своим воеводам:

– Уводите полки, в Москву уходим!

Чем больше лет прибывало великому князю тверскому Борису Александровичу, тем гуще покрывала седина голову и бороду. Ярче прорезывались у него воспоминания о прожитых летах.

Вспоминались первые годы пребывания в Литве у великого князя Витовта. Надеялся, что договоры с ним спасут западные русские княжества от Литвы и Польши.

Теперь, по прошествии многих лет, исчезла всякая надежда обезопасить Русь от татаро-монгол с помощью литовцев и ляхов. Сейчас он понимает, какую опасность принесли ляхи и литва русским землям. Захватив многие русские княжества, литва и ляхи принесли с собой не только политическое и экономическое господство, но и попытки подчинить православие католицизму в форме унии.

Немало седин добавили ему, Борису Александровичу, набеги литвин и ляхов.

Никакие прежние договоры тверского князя с Витовтом не спасали Русь от набегов Литвы и Польши.

Теперь вот разбойная крымская орда постоянно грозит. Вырвутся крымцы из-за Перекопа и устремляются грабить Польшу и Литву, а то и на Москву и Тверь повернут своих коней.

А еще седины в голове прибыло от самой жизни. Не заметил, как и отцовство пришло, дети: сын Михаил, Марьюшка, любимица. Судьба ее заботила. Невеста уже, за десятый годок перевалило. Сколько раз думалось, кого в мужья ей, из дома ли боярского, а может, из семейств русских княжеств.

Марья, Марьюшка, лада… Когда бы ни появился князь Борис на женской половине дворца, мысли о дочери…

Все годы, сколько княжит Борис Александрович, государственные заботы беспокоят. Издавна, еще от времен великого князя тверского Михаила, одолевали князей тверского и московского мысли, кому великим князем быть. И князя Бориса эта мысль одолевала. Ноне же распри московские стояли, будто на распутьи Борис, чью сторону занять. Видел, как Шемяка со своими сторонниками Русь раскачивает, и коли ему и дале волю дать, погубит землю русскую. Не о единстве печется Шемяка, а о власти своей. О том же многие бояре тверские великому князю Борису говаривали.

С той поры, как Василий в Новгород Великий бежал, никаких вестей о нем не ведает тверской князь.

* * *

Все, что творилось и чем жило княжество Тверское, обо всем докладывалось князю Борису. С утра новости доносил дворецкий, потом с докладной являлись бояре.

Боярин Семен был в курсе всех событий. Он первым известил о побеге князя Василия в Великий Новгород. Прознал он об отказе вече принять московского князя и о том, что Василий с сыном направились в Вышний Волочек.

И когда боярин Семен доложил о том великому князю тверскому, тот наказал дворецкому:

– Проследи, дворецкий, чтобы никто не посмел чинить никаких обид князю Василию. Тверь готова принять московского князя и приютить его.

Еще Василий границы Тверского княжества не переехал, как в Тверь заявился можайский боярин Афонька, привез князю Борису письмо. В нем Шемяка потребовал выдать московского князя Василия.

Прочитал тверской князь это письмо, призвал князя Холмского, а можайцу сказал:

– Тверь своим умом живет и князя Василия Шемяке не отдаст. Мы ему не подвластны. А еще передай можайскому князю, что дорога в Тверь ему заказана. И еще, да будет им ведомо, судить и казнить Рюриковичей одному Богу дозволено. А с Шемяки за все его козни, что творит, Господь спросит.

* * *

К Твери подъезжали, когда весна силы набирала. Сначала набухли почки в клейковине, потом вдруг разом лопнули и зазеленел лес. Василий все принюхивался, спрашивал:

– Скажи, Иван, березка лист дала?

– Пустила, отец.

– Тогда вели остановиться, хочу самолично обнять березоньку, первый листок пощупать.

Выбрался из колымаги и, поддерживаемый сыном и боярином, подошел к ближней березе. Долго поглаживал ее гладкий ствол, пощупал появившийся листочек, прошептал:

– Голубочки мои, не суждено зрить мне, как подрагиваете на ветерке, красуетесь, ровно невесты стройные на выданьи.

Возвращался к колымаге молча, усаживался и, забравшись в угол, молчал. Княжич не мешал отцу думать. Догадывался, мрачные у него мысли. Слепота его гнетет, неизвестность. И он, Иван, в страхе, как жить дальше? Чем судьбу отца облегчить? Ждал, чем кончится неопределенность. Тревоги не покидают. Ужели и Тверь встретит их как и Новгород Великий, откажется принять их, дать приют. И тогда предстоит им уехать в Литву, жить в чужих землях.

Но княжич не заводил с отцом о том речи, с нетерпением ждал, что скажут им тверичи.

Княжич еще города не увидел, лишь далекий гул колокола послышался и донеслись людские голоса. Высунулся Иван в оконце, толпу разглядел, священники в ризах, впереди в красном плаще, волосы ветер треплеет, тверской князь с боярами и люд.

Радостно забилось сердце у княжича Ивана, ждут их тверичи, значит, примет Тверь князя московского Василия…

Допоздна засиделись в большой дворцовой палате тверской князь с московским да княжичем Иваном и боярами ближними: Ряполовским, дворецким и Холмским.

Вели разговор о Шемяке, как по-воровски Москву захватил и Василия с великого княжения скинул. Речь перекинулась на можайского князя Ивана, и Василий поведал, как напал на него можаец, ослепил и в Углич увез.

Рассказал великий князь московский, как из плена бежал зимой, в мороз пробирался в Великий Новгород, на помощь и приют новгородцев расчет держал, а они на вече отказали. Прогнали великого князя московского, аки пса бездомного. Ко всему, потешались, Новгород, де, город вольный, кого милует, а кому и на ворота указывает. И новгородский посадник Исаак Борецкий ни слова в защиту не проронил, на вольности города ссылался.

Тут Михайло Дмитриевич Холмский посохом пристукнул, заговорил резко:

– Доколь рознь терпеть будем, князья и бояре, не пора ли нам единиться, да Русь успокоить, чтоб недруги наши силу ее учуяли. А мы все врозь да врозь. Нет седни здесь владыки Вассиана, и он о том бы сказал, опомнитесь, люди!

В палате нависла гнетущая тишина. Положил князь Борис руку на посох, застыл выжидающе. Боярин Семен бороду седую в кулаке зажал, на пустые глазницы великого князя московского взгляд метнул, а тот голову задрал, незряче в потолок уставился. И только Холмский повел по палате головой, на княжича Ивана глазами уставился.

Тут хриплый голос Василия раздался:

– Божье испытание ниспослано нам, великий князь тверской Борис Александрович, и как нам поступать, Господь укажет. На его милость положимся.