– Ты его знаешь? – спросил старик. – Что это такое? Песня?

– Книга, – ответил Аполлон. – Волшебная сказка.

Йорген фыркнул.

– Конечно.

– Отец читал ее мне, когда я был ребенком, – пояснил Аполлон.

– Именно эту книгу? – спросил старик. – А ты никогда не задавался вопросом: почему?

Аполлон постучал кончиком лезвия по столу.

– Задавался, но я не знаю ответа.

Йорген отвернулся от плиты, осушил кофейную кружку и постучал себя краем по лбу.

– Я слышу эти слова здесь днем и ночью, – продолжал старик. – Даже сейчас, когда мы разговариваем. Твоя жена. Она снова и снова их повторяет, и они все время звучат у меня в голове, как бы я ни пытался от них избавиться. Они не дают мне спать. Она меня мучает. – Он убрал кружку от лица и заглянул внутрь. – Я не знаю, как она это делает. А ты?

– Она ведьма, – сказал Аполлон, и его ответ прозвучал так, словно он этим гордится.

Он закончил рубить капусту.

Йорген потянулся через стол за разделочной доской, но Аполлон оставил у себя нож.

– Ты боишься Эмму, – сказал он.

– Да, так и есть, – ответил Йорген.

Он с некоторым удивлением посмотрел на разделочную доску у себя в руке и снова поставил ее перед Аполлоном, как если бы еще не вся работа была закончена. И посмотрел на таймер. До того момента, когда голова будет готова, осталось три часа.

– Я слышу ее голос, – сказал Йорген. – И ночью, из моей спальни, я вижу ее там. Она гуляет по лесу. Я вижу ее голубой свет. Ведьма. Да. Ты это знал, когда женился на ней?

Йорген не оставил ему времени для ответа. Он поднес руку к вороту рубашки, расстегнул две пуговицы, и Аполлон увидел ярко-красный вертикальный шрам у основания шеи, он явно был свежим, еще не до конца зажившим.

– Я сделал это два месяца назад. Я попал в вену, но не задел артерию. Тогда я потерял много крови, но добился лишь того, что теперь у меня постоянно болит горло. Врачи прописали мне пить «Эншуер», потому что я не могу есть густую пищу. Ну, и я добавляю спиртное, чтобы оно легче проскальзывало внутрь. Это фамильный рецепт. Он называется «Бреннивин». Меня отправили в реанимацию, но я вернулся домой через четыре дня. Пока я был в больнице «Ямайка», то не мог спать. Даже со снотворным. Я слышал ее все время, и там тоже. Я знаю, она никогда меня не простит.

Йорген уселся напротив Аполлона.

– Ты украл нашего сына. – Слова прозвучали тихо, без особого напора.

– Нет, – возразил Йорген. – Не я. Я слишком стар. – Он посмотрел в потолок. – Но, когда я был моложе, да, я нес службу.

– Службу, – повторил Аполлон.

Это слово обожгло ему язык.

Йорген положил обе ладони на стол. Он вел себя как командир, пока готовил еду. Однако теперь, когда просто сидел за столом на кухне с покрытым линолеумом полом и дешевыми шкафчиками из древесно-стружечной плиты, старик вполне соответствовал своему возрасту, пьянству и оскорбленным чувствам. Казалось, он прямо у Аполлона на глазах опускается все ниже и ниже.

– Я хочу, чтобы ты увидел гостиную, – сказал старик. – Нет смысла избегать этого и дальше. – Он посмотрел на стоявшие на плите кастрюли и едва заметно кивнул. – Она не появится без подношения, так что нет смысла спешить.

Йорген оперся руками о стол и встал.

Аполлон выскользнул из-за стола и заглянул в кипящую кастрюлю. Баранья голова переместилась, и ему показалось, будто она ухмыляется, глядя ему в глаза. Продолжая сжимать в руке нож, он последовал за Йоргеном, который вышел из кухни.

Йорген повел за собой Аполлона в коридор, потом открыл дверь в свою берлогу, шагнул внутрь и помахал Аполлону, предлагая следовать за ним. Комната имела прямоугольную форму, а ее длина равнялась сумме длин кухни и столовой. Пол здесь также покрывал жуткий синий ковер, стены были выкрашены в тусклый желтый цвет, получилось почти тошнотворное сочетание. К тому же здесь оказалось гораздо теплее. В столовой стоял стылый воздух, в кухне от плиты шло тепло, но тут все практически кипело. Аполлону даже пришлось снять куртку и вязаную шапку. Он чувствовал себя как голова барана, брошенная в кастрюлю с кипящей водой.

На полу, вдоль стен, стояло три дополнительных обогревателя, и все работали на максимум. Патрис и Дана пользовались такими же в своей подвальной квартире, да, и Аполлон видел похожие с самого детства. Они напоминали громадные тостеры, у каждого имелась декоративная металлическая решетка, за которой сияли ярко-оранжевые спирали. Если их не выключать в течение нескольких часов, они начинали дребезжать и гудеть. Именно так сейчас вели себя все три обогревателя – дребезжали и гудели. Йорген уже давно их не выключал.

Комната была разделена на две части – в длину – японскими складными ширмами, довольно высокими, черного цвета. Отвратительная, лакированная дешевка, такие продают только на самых жалких распродажах. Всего Аполлон насчитал восемь растянутых изображений цветущей вишни, полностью скрывавших то, что находилось во второй половине комнаты. С этой стороны: три обогревателя на полу, Йорген и висевшие на стене фотографии и рисунки в рамках, в нескольких футах над нагревателями. От двери Аполлон не видел, что на них изображено.

Йорген подошел к фотографиям, но Аполлон остался стоять на прежнем месте. Он почувствовал дуновение прохладного воздуха, посмотрел направо и увидел в конце длинного коридора входную дверь дома Йоргена, по-прежнему широко распахнутую и впускавшую внутрь зимний холод. У Аполлона появилось желание подойти и закрыть ее, но в этот момент Йорген заговорил.

– Первым иммигрантом, оставившим след в Куинсе, стал Лаурентидский ледниковый щит, двадцать тысяч лет назад, – сказал Йорген. – Северное полушарие переживало ледниковый период, и глетчер в Лабрадоре – теперь мы называем его Канадой – распространился через границы, которые еще предстояло установить.

Йорген поманил Аполлона, но тот все еще не мог сдвинуться с места. Он снова окинул взглядом комнату, посмотрел на японскую ширму и подумал: а вдруг за ней что-то или кто-то скрывается? Между тем старик решил поговорить о глетчерах.

– Ледниковый щит добрался до Висконсина, потом до Мичигана, – продолжал Йорген. – Центральная Индиана, Иллинойс. Ничто не могло его остановить. Он сдвигал с места скалы и оставлял глубокие трещины в земле. А когда добрался до Нью-Йорка, толщина льда достигала тысячи футов, а высота могла поспорить с Эмпайр-стейт-билдинг. Когда он наконец остановился возле места, которое впоследствии назовут Нью-Йорком, он застрял там на следующие две с половиной тысячи лет. Со временем мир снова согрелся, и глетчер растаял.

Но он успел совершить нечто удивительное. Глетчер переместил достаточное количество камня и земли, построил грандиозный барьер между сушей и морем и заставил отступить Атлантический океан. Если бы не глетчер, весь Куинс и Бруклин до сих пор оставались бы под водой. Мы бы сейчас находились под водой. И все это благодаря одному канадцу.