Декоративный прудик высох, только емкости на дне говорили о том, что когда-то в нем обитали водные растения. Может быть, кувшинки, может, что-то еще…

Печальное это было зрелище! При виде же того, что осталось от теплиц, сердце мое буквально облилось кровью.

Еще недавно прекрасные сооружения — Смитессон отстроил оранжереи с размахом, который мне и не снился, — превратились в обломки рам и каркасов, перемешанных с грудами битого стекла, которые нестерпимо сверкали на солнце. Я прошелся по тропинке, что шла посредине самой большой оранжереи — стекло хрустело под ногами, — но не нашел ничего, только расшвырянные битые горшки и мумифицированные растения. Даже стойкие суккуленты не выдержали долгой засухи. Вдобавок зимой тут довольно холодно, а не все из них переносят перепады температур… Одним словом, это было гигантское кладбище, и мне оставалось только снять шляпу и вознести молитву священному солнечному кактусу и прочим богам-кактусам, чтобы позаботились о погибших и поместили их в небесный сад, где всем достанет и света, и тени, и тепла, и влаги, каждому по потребностям…

Поняв, что замечтался, а солнце пригревает мне макушку, я нахлобучил сомбреро и поплелся обратно, отшвыривая мыском сапога крупные осколки стекла. Вдруг один из них блеснул на солнце особенно ярко, чуть не ослепив меня. Я проморгался, присмотрелся — мне почудилось что-то красное в куче черепков.

Я не поленился подойти поближе и…

— Вот ты какой, цветочек аленький! — выговорил я с искренним восторгом и принялся разбрасывать мусор.

Чудо, но под завалами черепков маленький кактус — это была Parodia nivosa, вся в нежных белых колючках, правда что «снежная»! — не только выжил, он расцвел из последних сил. Спасло его, по всей видимости, то, что горшочек упал набок, но не разбился совсем, а сверху его засыпало черепками, которые худо-бедно прикрывали несчастное растение от палящего солнца.

— Ну, будем считать, что я проехался не зря, — сказал я вслух, осторожно поднимая добычу. Красный цветок согласно покивал в ответ.

Я на всякий случай еще прошелся вокруг, вороша осколки и прочий мусор, но ничего больше не нашел. Пародия снежная оказалась единственной выжившей…

В гостиницу я возвращался с триумфом и кактусом, прижатым к груди. (От горшка пришлось избавиться: под ним оказался муравейник, в грунте кусачих злющих муравьев тоже было предостаточно. Чудо, что они не уничтожили несчастную малютку Николь — так я решил назвать новообретенный кактус.)

Теперь меня провожали еще более долгими взглядами и, по-моему, шушукались у меня за спиной: мол, и кактус этого гринго не колет, и видит он невидимое, и умеет разговаривать с растениями и животными. Чувствую, еще немного, и окажется, что я — это бог-кактус во плоти. Я ничего не имел против.

По пути я купил у горшечника подходящую тару, послал Диего набрать земли с клумбы во внутреннем дворике гостиницы и обустроил Николь со всем возможным комфортом. Конечно, это была далеко не оранжерея, но мне показалось, что кактус заметно воспрянул духом. Теперь нужно доставить Николь домой в целости и сохранности — не уверен, что морской воздух и сквозняки полезны для такого нежного, пусть и стойкого создания. Бедняжка истощена до предела, а еще этакая встряска… Будем надеяться, обойдется!

Не знаю, что уж там наплел Диего хозяину гостиницы: тот смотрел на меня с некоторой опаской (и уважением тоже), вечером самолично принес мне ужин и как бы между делом, поглядывая на Николь, осведомился, правду ли говорят, будто сеньор, то есть я — шаман. «В некотором роде», — расплывчато ответил я и погладил кактус.

Видя, что он в самом деле меня не колет, хозяин уважительно вздохнул. Потом перевел взгляд на горшок, на котором я нарисовал руну тейваз, чтобы придать Николь сил в борьбе за жизнь, и непроизвольно перекрестился. Затем посмотрел мне в глаза, один из которых с утра был карим, а теперь сделался зеленым, снова перекрестился и улетучился, бормоча что-то о Деве Марии, заступнице…

«Интересный эффект! — подумал я. — Главное, чтобы меня считали добрым шаманом, а не вредителем каким-нибудь, не то еще устроят аутодафе. Привяжут к цереусу побольше да запалят…»

Поскольку свести подобного рода знакомство с кактусом выдающихся размеров мне уже довелось, повторения мне не хотелось, поэтому я решил вести себя скромнее. Вернее, попытался.

Этим же вечером Диего постучался ко мне (я как раз изучал карту округи) и пристыженным шепотом сообщил, что обо мне говорит весь город… Словом, одна несчастная вдова хочет получить от белого шамана благословение. Я схватился за голову, однако деваться мне было некуда…

Вдова, против ожидания, оказалась не сморщенной старухой — миловидной женщиной не старше тридцати. Беда у нее была обычная для здешних мест: буквально две недели назад ее муж погиб в шахте под обвалом. Женаты они были уже несколько лет, но прижили только дочку, та все время болела. Так вот, бедная Карменсита заклинала меня святым Христофором, чтобы я даровал ей сына. Что тут такого, муж был дома аккурат перед несчастьем… «Чудеса ведь случаются!» — горячо произнесла она и покосилась на кактус.

Я тяжело вздохнул, налил Карменсите глоток кактусовки и запер дверь. Чего от меня ожидают, было ясно как день, поэтому… пришлось соответствовать почетному званию шамана. А мальчик или девочка… это как получится.

8.

По счастью, прелестная вдовица улетучилась еще до рассвета, никто ее не заметил. Да и мне пора было вставать, чтобы вовремя присоединиться к обозу.

Я нагнал его уже за пределами Кампочиты. Обоз двигался небыстро: мулы с трудом тянули нагруженные провиантом и крепежными бревнами повозки.

— Я уж решил, что вы передумали, — встретил меня Гонсалес. Он был без формы, в такой же одежде, как у прочих охранников, верхом на невзрачном гнедом коньке.

— Ну что вы, просто отвык вставать в такую рань, — ответил я, отчаянно зевая (поспать мне не удалось). — Вижу, вы изменили вашему вороному красавцу, сеньор?

— Слишком приметен, его вся округа знает, — усмехнулся он. — Если Стрелок заметит его, то сразу смекнет, что всадник — это я собственной персоной, и тогда вся охота насмарку. Ну да ничего, этот малыш, хоть и невзрачен, но даст фору и породистому коню! А уж вынослив — другим и не снилось.

— Местная порода? — решил я поддержать разговор, рассудив, что могу пересказывать какие-нибудь байки лорда Блумберри.

— Да о чем вы, — вздохнул Гонсалес. — Помесь невесть кого неведомо с кем. Для местной лошадки великоват, хотя следы породы вроде прослеживаются, но в нем явно больше от мустанга. А вы разбираетесь в лошадях?

— Немного, — сказал я и мысленно добавил «вынужденно». —