В каждом небольшом немецком городке было около восьми тысяч жителей. И представьте теперь, что в ту же Баварию буквально каждый день начало прибывать по такому городку. В Гессене только за один месяц появилось 67000 новых жителей.

Тем не менее Германии удалось совершить невозможное, благодаря дисциплине, работоспособности и воле военного поколения. Все беженцы с востока нашли свою нишу в жизни страны. Это произошло хоть и не за один день, но всего за несколько лет. В конечном счете немецкая промышленность даже начала переживать свой бум. Это было экономическим и индустриальным чудом!

Впрочем, этому чуду предшествовал очень непростой период. Миллионам переселенцев требовалось хоть какое-то жилье. Особенно эта проблема была актуальна в западных зонах Германии, где было разрушено четыре миллиона домов. Огромную массу беженцев требовалось расселить в уцелевших домах. При этом они, согласно действовавшим первоначально постановлениям, в отсутствие владельца дома не могли досматриваться на наличие свободных комнат и лишнего пространства, где можно было поселить беженцев. Как отмечал Зигфрид Когельфранц в своей книге «Изгнанники», в той же Баварии местные жители с появлением первой волны переселенцев начали закладывать кирпичами и заклеивать газетами и обоями проходы в лишние комнаты, чтобы, благодаря этой хитрости, избежать ненужного им соседства.

Однако ситуация требовала решения. Как рассказывала мне Бригитта, в деревне около Детмольда, куда она была эвакуирована, проблема разрешалась силой с вмешательством полиции.

Как ни горько это было признавать, но немцы оказались не рады переселенцам, которые были частью их собственного народа. «Это мое, это мое!» — такова была позиция местных жителей. Люди, у которых всего было в достатке, отвергали несчастных, приехавших ни с чем. Вестфальские фермеры были сытыми и обеспеченными. За время войны их регион не испытал на себе сокрушительных авианалетов противника. Они называли беженцев из восточных районов «вшивыми цыганами с востока», считая их незваными гостями, которые должны были оставаться там, где они были прежде. Подобное отношение, правда, было не повсеместным. В случаях же упорного сопротивления местных жителей в силу вступало 18-е постановление оккупационных властей, дозволявшее беженцам занять себе место для проживания при отсутствии домовладельца.

Когда период пребывания в карантине для нас подошел к концу, семья Ласка была немедленно отправлена в город Тауха, что около Лейпцига. Как ни тяжело мне было расставаться с этими людьми, заменившими мне семью, но я решил, что меня не может ждать ничего хорошего там, куда направляют основную массу беженцев.

Надо сказать, что еще в Бреслау Инге Рудольф, жена командира роты, который был у меня в Померании, предложила мне в случае, если мы проиграем войну и я не смогу вернуться в Голландию, пожить в ее родном доме в Финстервальде. Я написал ей, как только прибыл в Циттау, и 13 октября ее муж Герман привез мне необходимое разрешение на жительство в Финстервальде. В то время это разрешение было просто сокровищем, поскольку без него нельзя было получить продуктовую карточку.

Герман и Инге жили, как теперь говорят, в гражданском браке. Более того, Герман жил под другим именем, поскольку он сбежал из лагеря для военнопленных. Однако в округе никто не знал, что его брак с Инге не был зарегистрирован (в те времена это привело бы к скандалу), как и то, что он был в прошлом офицером войск СС. Если бы власти узнали о последнем, это могло привести к самым роковым последствиям. По тем же причинам я сам должен был скрывать свою личность и прошлое, и поэтому жил с документами, согласно которым я был немцем по имени Хайнц.

Инге и Герман поселили меня в теплой и уютной комнате в задней части их дома. Дом отапливался с помощью традиционной немецкой печи. Семья Инге в былые годы занималась текстильным бизнесом и была очень уважаема в городе. Именно благодаря семейным связям ей удалось так быстро получить для меня разрешение на жительство.

На новом месте я очень быстро обрел круг друзей, которые разделяли мои взгляды и убеждения. Все они были представителями молодого военного поколения, выросшего в Третьем рейхе. Они не изменили свои взгляды после войны и не ощущали себя освобожденными. Откровенно говоря, в этом была немалая заслуга и установившегося в восточных зонах Германии жестокого советского режима.

Эта новая страница моей жизни не оказалась ни легкой, ни скучной. Мы были постоянно голодны. Голодный желудок заставлял меня искать еду, и для этого мне приходилось, взяв с собою ткани для обмена на продукты, объезжать окрестности на велосипеде. Расстояние до многих местных ферм нередко было слишком большим, чтобы его можно было осилить на велосипеде. Кроме того, порою мне приходилось возвращаться с пустыми руками из-за того, что у фермеров самих ничего не было. Для того же, чтобы совершать поездки на поезде, также требовалось специальное разрешение. Правда, благодаря связям семьи Инге, я получил его без проблем. Мне его выдали как торговому представителю фирмы родителей Инге.

Я путешествовал с рюкзаком и картонной коробкой, которые были наполнены тканями. Из еды у меня, как правило, было с собой лишь несколько холодных картофелин и немного соли. Я съедал этот нехитрый обед обычно, как только поезд отходил от станции. При этом я всегда надеялся, что потом смогу восполнить съеденное чем-то более существенным, что я выменяю у фермеров.

В вагонах поезда было холодно, поскольку стекла в большинстве окон были выбиты. Конечно, многие из них были заделаны фанерой или картоном, но ветер все равно гулял по вагонам. Все немецкое население к этому времени превратилось в бесконечный караван торговцев. Все они путешествовали сотни миль, чтобы выменять на то, что у них оставалось, кукурузу, муку, картофель или яблоки. Одним словом, все, чем можно было наполнить желудок. Самым везучим удавалось раздобыть и немного табака. На обмен люди везли в чемоданах разнообразные инструменты, кастрюли, утюги, пледы, нижнее белье и костюмы.

Поездки в поезде, как правило, ни у кого не вызывали приятных эмоций, поскольку наличие разрешения на проезд зачастую не означало, что ты получишь отдельное удобное место. Вагоны набивались до отказа, и пассажиры занимали буквально каждый квадратный сантиметр пространства. Многие путешествовали, сидя на крышах, на буферах между вагонами и стоя на подножках. Каждый из этих вариантов был одинаково опасен для жизни. Тем, кто сидел на крышах вагонов, приходилось ложиться перед каждым тоннелем и крепко держаться, чтобы их не сдуло встречным потоком воздуха. Для путешествий подобным далеким от комфортного образом я раздобыл мотоциклистские очки. Они защищали мои глаза от копоти и черного дыма из трубы паровоза и, что самое главное, позволяли мне лучше видеть в этом дыму, который был очень густым и едким, поскольку для паровозов в те дни использовался уголь самого низкого качества. Не многим лучше были и поездки на буферах между вагонами, где меня насквозь продувало ветром.

Берлин нередко становился промежуточной станцией на моем пути. Когда я впервые проезжал мимо него в 11 часов вечера, полуразрушенный вокзал напомнил мне солдатский лагерь. Мужчины и женщины лежали вповалку возле платформы и дремали, крепко держа свои вещи, чтобы их никто не украл. Все они ждали следующего поезда, который должен был прийти в 3 часа ночи.