Никаких примечательных новостей не вынес я из Ливадии; слышал только, что граф Адлерберг уже объявил формально всем лицам свиты о браке государя.

13 сентября. Суббота. Вот ровно две недели, что я не заглядывал в свой дневник; так однообразен мой образ жизни. Три раза в неделю езжу в Ливадию с докладом; возвращаюсь оттуда в Симеиз около трех часов. Всё остальное время провожу спокойно, тихо, со своими дочерьми. Такою жизнью мог бы я быть вполне доволен, если бы продолжающаяся болезнь дочери Ольги не заставила жену окончательно отказаться от приезда в Крым. Зато вся семья радуется назначению сына моего командиром Крымского (Татарского) дивизиона, с производством в полковники. [Меня давно уже заботило продолжительное оставление его в свите без всяких служебных занятий, да и он сам очень желал выйти из тяжелого положения тунеядца.]

Государь был некоторое время нездоров; даже выписали сюда доктора Боткина; но к приезду его больной уже поправился, а сегодня, несмотря на дождливую и сырую погоду, вопреки всем советам, уже проводил учение одной из рот, находящихся в Ливадии для караулов.

В каждый из моих приездов в Ливадию я присутствую по-прежнему при докладах Гирса и участвую в совещаниях. Дела восточные не только не улаживаются, но принимают опасный оборот. Порта не подчиняется требованиям Европы; с новою же переменою правительства в Константинополе приняла даже положение вызывающее, понимая вполне, что нечего ей опасаться со стороны Европы, которая только пугает союзной демонстрацией, но ничего серьезного предпринять не решится.

Действительно, что предпримет собравшаяся союзная эскадра? Австро-Венгрия не допускает высадки ни под каким видом; Франция не желает никаких враждебных действий. Пресловутое согласие шести великих держав поддерживается только взаимными уступками, совершенно парализующими действия европейской дипломатии. Турки уже прямо отказываются от передачи Дульцинье черногорцам. Английский адмирал, лорд Сеймур, принявший главное начальство над союзной эскадрой, ездил в Цетине, чтобы сговориться с князем Николаем о совместном действии с сухого пути и с моря. Но что выйдет из этого, если союзный флот будет только своим присутствием платонически поддерживать черногорских юнаков[92]? Первый выстрел под Дульцинье может повести к таким усложнениям, какие никто до сих пор не предвидит. Европа может опять очутиться в положении крайне неловком, унизительном, и неужели снова, как в начале 1877 года, перенесет флегматически пощечину от турок!

Между тем австро-венгерский первый министр Хаймерле приезжал в Берлин и имел свидание с князем Бисмарком в Фридрихсруэ. Шла речь о соглашении между Австрией и Россией по делам Балканского полуострова. Германский канцлер опять принимает на себя роль «нотариуса»; конфиденциально сообщает Сабурову о готовности Венского кабинета не противиться слиянию Болгарии с Восточной Румелией при известных условиях с тем только, чтобы Россия дала Австрии волю распоряжаться в Македонии [и на Нижнем Дунае] и помогла ей связать по рукам и ногам Сербию. К счастью, Сабуров не попался в ловушку, понимая, что венские предложения почти нахальны. Но добродушный посол наш в Вене не сознает того; польщенный конфиденциями австрийского первого министра, Убри чуть не умиляется в донесениях своих разговорами с Хаймерле.

21 сентября. Воскресенье. В течение недели положение дел на востоке еще более усложнилось. Союзные кабинеты увидели на практике результаты платонической их политики и убедились в том, что мирная прогулка союзной эскадры, получившая название демонстрации, привела Европу к положению безвыходному и унизительному. Умирающая Турция перед агонией издевается над бессилием целой Европы. После своей дерзкой циркулярной ноты Порта от имени султана (который лично ведет дела, часто помимо своих министров), заявила, что если демонстрация будет отменена, то все вопросы решатся к общему удовольствию до 3 октября (по новому стилю). Срок этот наступил сегодня; еще не знаем, в чем именно заключается это пресловутое разрешение вопроса; но, судя по всему предшествующему, можно ожидать какой-нибудь новой турецкой увертки с целью лишь протянуть время до той поры, когда действия на море сделаются невозможными.

Никто уже и не доверяет обещаниям турецкого правительства; но как Австрия, так и Франция продолжают отказываться от всяких действий, которые могли бы повести к военным столкновениям. Италия выказывает двуличную политику; Германия продолжает играть роль равнодушного зрителя; дошло до того, что Лондонский кабинет спрашивает у нас, что полагали бы мы предпринять в случае окончательного отказа Порты исполнить требования Европы. Гирс видит в этом вопросе желание англичан вызвать с нашей стороны предложение – предпринять решительную угрозу флотом самому Константинополю. Но вчера решили дать Англии ответ уклончивый; мы скажем им вот в каком смысле: вы затеяли дело, так и придумывайте, как распутать его, а мы готовы помогать.

Дело китайское приняло новый оборот; по всем получаемым гласно и негласно известиям, правительство богдыхана, не на шутку напутанное нашими военными приготовлениями и советами дипломатов, очень желает покончить переговоры в Петербурге и дало своему посланнику Цзену полномочия самые обширные, лишь бы не переносить переговоров в Пекин. Полномочия эти доходят даже до разрешения ратифицировать Ливадийский договор без перемены, если окажется невозможным иначе покончить дело, и для того китайское правительство просит продлить условленный в договоре годичный срок для обоюдной ратификации. На это заявление дан ответ, что императорское правительство готово выслушать новые заявления Цзена и если увидит в них действительную возможность мирного окончания дела, то согласно и на продление срока для ратификации. Между тем от генерала Кауфмана вытребовано уже мнение о том, как полагал бы он выгоднее для нас изменить предположенную в Ливадийском договоре новую границу с Китаем, если б мы нашли необходимым отказаться от удержания за собою всей долины реки Текес с Музартским горным проходом.

25 сентября. Четверг. Обещанное султаном разрешение спорных вопросов оказывается дерзким вызовом целой Европе; султан с нахальством требует отмены морской демонстрации не только по настоящему случаю, но и на будущее время, обнадеживая окончанием спорных дел, однако же не в смысле требований Европы, а согласно желанию самой Порты. При этом напоминается о праве Турции на основании Берлинского трактата занять Балканы. Эта выходка превосходит всё, что до сих пор Турция позволяла себе перед какой-либо из держав. Она вполне понимает бессилие европейского союза и как будто издевается над пресловутым согласием великих держав.

Английское правительство более всех должно чувствовать это оскорбление. Лорд Гренвиль немедленно сделал новое предложение: по невозможности в настоящее время года одним флотом заставить турок уступить Дульцинье черногорцам, обратить союзную эскадру к Смирне и захватить этот порт с его таможней в виде залога, для принуждения Порты исполнить ее обязательства. На предложение это сейчас же дано согласие Россией и Италией; прочие же державы и тут колеблются; еще нет решительных ответов ни из Вены, ни из Берлина, ни из Парижа. Между тем всякая проволочка в таком деле может повредить ему: турки успеют принять свои меры и, пожалуй, не удастся европейскому флоту занять и Смирну без выстрела. Не совсем даже понимаю, как предполагается исполнить это предприятие без десантного войска и при непременном условии избегнуть употребления оружия.