– Господа, здесь мне придется разочаровать вас, ибо, видите ли, к этому времени они покинули Польшу целыми и невредимыми. Остался лишь я один.

– Но вы ведь знаете, где они, верно?

Отец Вайда посмотрел прямо в холодные синевато-серые глаза Гартунга.

– Я уже сказал, что они за пределами Польши. Вам до них не добраться.

– Священник, я могу развязать вам язык.

Отец Вайда улыбнулся и задумчиво покачал головой.

– Я так не думаю. Я думаю, герр штурмбаннфюрер, в глубине души вы понимаете: что бы вы со мной ни делали, это не заставит меня говорить.

Гартунг мгновение свирепо смотрел в спокойные глаза священника, затем вдруг не выдержал и во все горло начал отдавать приказы окружавшим его солдатам. Автоматные очереди взорвали тишину, и пули сразили тело Пиотра Вайды. Когда эхо выстрелов отдалось от окружающих каменных гробов, Максимилиан Гартунг, к своему ужасу и гневу, увидел, что отец Пиотр Вайда умер с безмятежной улыбкой на устах.

– Мария… – прошептал он. – Значит, это вы. И вы живы.

– Да, Ян.

У нее дрожал голос, она с трудом сдерживала слезы.

Они пробыли в кабинете лишь несколько минут, ощущая, как проходят годы и десятилетия, и осознали, в каком времени живут. Доктор Ян Сухов закрыл лицо руками и долго не отнимал их.

– Я искала вас, – тихо сказала она. – Я всегда надеялась, что вы живы и вам удалось выбраться из Польши.

– Боже мой, я не могу в это поверить… снова видеть вас.

– Ян, как вы выбрались из Зофии?

– Как ни смешно, сделать это было нетрудно. Отец Вайда отвез Катарину, Алекса и меня в деревню Добра, где мы прятались восемь месяцев, пока русские не освободили Польшу до самого Аушвица. Сначала мы собирались вернуться в Зофию, но русские так жестоко обращались с поляками, что мы присоединились к тем, кто бежал в Германию. Оттуда два года спустя нам удалось эмигрировать в Америку. Мы изменили свои имена – я вижу, что вы поступили так же, – и с тех пор живем здесь, в Нью-Йорке. Мария, не могу поверить, что это вы! Я все эти годы думал, что вы погибли!

– Значит, вы получили мое послание из лаборатории…

– Да, получил! Сначала я ничего не понял, но когда наконец расшифровал его, то не терял времени и тут же бежал. Но расскажите мне о себе!

– Ян, я вступила в ряды Сопротивления и приняла активное участие в августовском восстании. После этого я стала одной из тех сотен тысяч, у кого нет ни дома, ни имени. Изменив имя и профессию, я сумела добраться до Англии и там провела все эти годы, работая администратором в больнице. Знаете, Ян, до меня дошел слух от других беженцев, что вам удалось выбраться из Польши, поселиться в Соединенных Штатах и найти работу специалиста по инфекционным болезням. Я все время искала вас. Я расспрашивала стольких врачей…

Взор Яна снова выхватил фотографию на первой полосе «Буэнос-Айрес Гералд». Лицо постарело, но ошибки тут не могло быть: это их старый приятель Максимилиан Гартунг.

– Мы изменили свои имена из-за него, правда?

– Да, полагаю, что так и было. Я почему-то всегда чувствовала, что Макс переживет войну и скроется. И я всегда чувствовала, что он будет искать нас хоть на краю света. Я знала, что вы должны были изменить свое имя. Вот почему оказалось так трудно разыскать вас. Но когда… когда я увидела вот это, – она постучала по газете, – я была вынуждена разыскать вас, найти вас после всех этих лет. Ян, он мертв. Теперь нам больше не надо опасаться его.

Доктор Шукальский взял газету и снова внимательно прочитал колонку, где говорилось о смерти ювелира.

– Как забавно. Он умер не только от пули, а также от укуса большой собаки в шею. Бешеной Собаке – собачья смерть.

Оба задумались, затем Ян снова посмотрел на женщину, сидевшую напротив него. Ее лицо постарело на тридцать шесть лет, но оно осталось тем же красивым лицом Марии Душиньской.

– А отец Вайда? Вы знаете…

– Ян, он стал мучеником. Макс все же добрался до одного из нашей группы. Я кое-что узнала о происшедшем по слухам, которые ходили по лаборатории после возвращения Мюллера. Да, я вижу, что вы удивлены. Мюллер вернулся в Зофию. Вы об этом не знали. И Гартунг тоже. Между прочим, они вернулись, чтобы схватить нас, и пришли в ярость, обнаружив, что мы сбежали. Видно, они приехали в Зофию через несколько часов после вашего бегства.

– Святой Иисус на кресте, – пробормотал он на польском.

– Как рассказывают, Гартунг не сомневался, что удастся выбить признание из отца Вайды. Но он выдержал, и они убили его в склепе автоматной очередью. Он умер славной смертью. Ян, разве не этого он в конце концов добивался? Гартунг не вернулся в Майданек, – продолжила Мария, не дожидаясь его ответа. – Они с Мюллером собирались вместе бежать в Южную Америку, но Мюллера убили в Варшаве во время августовского восстания. Гартунг, как вы знаете, бежал. Он оплатил свое бегство золотыми коронками, снятыми с зубов мертвых евреев. Гартунг устроился в Южную Америку как производитель ювелирных изделий, все время держался в тени, поскольку знал, что он военный преступник и израильтяне разыскивают его.

– Похоже, они разыскали его.

– Да, Ян, они нашли его.

– А что случилось с Анной и Кеплером? Вам удалось что-нибудь узнать о них?

Теперь Мария широко улыбнулась.

– Ян, я поддерживаю связь с ними. Они поженились и живут в Эссене. Им удалось бежать через Румынию, хотя они рассказали мне необычную историю о том, как пограничники держали их под дулами автоматов. Ганс рассказал им какую-то байку о том, что русские совсем близко, как вдруг по чистому совпадению появилась группа русских солдат. Оказалось, что пограничники бежали в Румынию вместе с ними! После войны Ганс воссоединился со своими родителями и бабушкой. Хотите верьте, хотите нет, но Ганс Кеплер сейчас начальник на сталелитейном заводе Круппа.

Ян откинулся на спинку стула и едва заметно улыбнулся.

– А вы не узнали, что произошло с Дитером Шмидтом?

– Умер. Спустя две недели после гибели отца Вайды и возвращения Гартунга в Варшаву Шмидт носился по деревням, задерживал и допрашивал жителей по поводу эпидемии, надеясь получить ответы, которые помогли бы ему стать героем. Насколько я слышала, он совсем взбесился. Пока Дитер Шмидт находился в одной из дальних деревень, он и в самом деле заразился тифом и умер от него. Я сама в лаборатории видела результат, когда пробу его крови подвергли реакции связывания комплемента.

– Боже мой… Мария, Мария… – Ян Шукальский встал из-за стола и подошел к окну. В Центральном парке кипела жизнь, и он на мгновение представил мощеную улицу из далекого прошлого. – Как давно это было. И все же… Я помню все, будто это случилось вчера. Знаете, за последние годы я стал забывать об этом, но, боже мой, Мария, с вами воскресли все воспоминания…