Шекспир — и тем не менее он был поэт. Настоящий драматический поэт. Казалось, эта линия заглохла. Но вот в XIX веке возникает Роберт Браунинг, а в XX — целая вереница поэтов, которые раздают себя разным персонажам, как бы своим маскам, в том числе — маскам-поэтам… И таким способом формируют национальные литературы. Кавафис такой. И зрелый Мачадо такой. И Сернуда. И Пессоа.

Так вот, в советских, особенно в классически-советских условиях 1930–1950-х годов мало было быть сверхгероем и почти что сверхчеловеком, чтобы суметь сохранить эту конструктивную тягу к другому, которой питается литература, как живую, не надорвать ее. Вообще говоря, писательство — занятие на пределе чувств и мыслительных возможностей. Тут важно не надорваться, не сорвать голос, «надрывом» литература не живет.

В первой половине 1990-х казалось, что ушла вся рамка советская, система организации культуры. Ценностные приоритеты, исторические горизонты — оценка разных периодов прошлого, настоящего, кто герой, кто не герой и так далее — все это поплыло. И мне кажется, у литературы, писателя — сужу, конечно, внаглую, беру на себя смелость об этом судить — был период неопределенного существования, когда стало неясно, с кем говорить. Эта внутренняя галерея людей, с которыми он разговаривал, выстроена в другой ситуации. И что с ней делать дальше?

А сам писатель интересен сейчас как публичный деятель, как духовный лидер, если угодно, носитель авторитетного мнения о настоящем и будущем, о том, как жить, — он обществу сейчас интересен? И вообще, такой тип писателя, такой уровень личности сегодня существует? Есть ли такие фигуры? У массового читателя на слуху несколько раскрученных имен. Вы однажды написали, что во второй половине 1990-х главным человеком в России стал средний человек: высокие присели, низкие поднялись на цыпочки, все стали средними. Для существования литературы, искусства ситуация, вообще говоря, смертельная. Я вот пытаюсь на свой же вопрос ответить, перебираю имена… Аверинцев? Наверно, слишком сложно мыслит для широкого читателя… Валентин Распутин? Неприемлемая фигура для читателей демократических убеждений… Как-то никто, кроме Солженицына, в голову не приходит. Хотя тоже со знаком вопроса. Кстати, вы, говоря о своем поколении, помянули «Ивана Денисовича», а у меня сохранилась записка от подруги — думаю, на уроке физики написано, судя по формулам: «Ты слышала, что Солженицына выслали?» — и мой ответ, что-то вроде: «А может, и хорошо, что выслали?»

Хорошо, конечно. Уцелеет.

Вообще-то, жутко звучит: нужно, чтобы тебя вышвырнули из жизни, тогда уцелеешь.

Но так было. Мой отец попал в Москву из гибнущей украинской деревни. И он рассказывал: идешь в школу — перешагиваешь через трупы умерших по дороге. Тогда родители его именно что выкинули в другую жизнь — сначала в Харьков, потом дальше учиться, в Москву. И таким образом он выжил и уцелел. Примерно такая же история у матери, только там бабушка уехала немного раньше, в конце 1920-х, из саратовской деревни, сумела в городе зацепиться. Работала на фабрике, о том, чтобы пойти учиться, речи быть не могло: нужно было выжить, семью поднять. У второго поколения была уже другая задача: получить образование (если вернуться к моему примеру — родители стали врачами), добиться какого-то приличного положения. А третье поколение уже «отрывается от земли», ему нужно понять себя и других, сделать это знание предметом искусства. Я из третьего поколения.

После 1991 года все мы в определенном смысле «первое поколение», выживающее в новой для себя реальности. Может быть, и то, что с литературой все не так радостно, как хотелось бы, обстоит, — закономерно?.. Так все же, Борис Владимирович, — кто интересен? Кто входит в рейтинги? В информационное поле вброшена идея об отсутствии (и необходимости) героя нашего времени, положительного героя в искусстве. Она становится все более популярной (скажем, такие разные люди, как Михаил Ульянов и Олег Янковский, буквально в последние месяц-полтора в интервью об этом говорят).

Насколько может судить эмпирический социолог, в стране сегодня нет ни «предложения», ни «спроса» на более высокие ориентиры и образцы. В только что проведенном у нас во ВЦИОМе исследовании российской молодежи (от 16- до 35-летнего возраста) в ответ на предложение назвать пять-шесть людей в нынешней России, чья жизнь может служить ориентиром для других людей, 30 % назвали Путина, 6 % — Шойгу, 5 % — Жириновского. Практически все фамилии, значимые хотя бы для нескольких процентов опрошенных, принадлежали отечественным публичным политикам, людям уже при власти. Популярных среди молодежи всего мира звезд кино, спорта, массмедиа; совершивших важные открытия и удостоенных престижных национальных и мировых премий врачей, ученых, путешественников; прогремевших религиозных лидеров, руководителей правозащитных и экологических общественных движений в ответах российских молодых людей либо вовсе нет, либо единицы.

Умело спровоцированный скандал (скажем, мышья беготня вокруг «Господина Гексогена») может вызвать сенсацию на неделю, может поднять из небытия ту или иную персону, фамилию (допустим, Лимонова или Сорокина — судебно-правовой стороны их «дел» сейчас не касаюсь), но стать событием, которое удерживают в памяти, поскольку личное, сама личность в нем соединяется с другими, со временем, распиаренный скандалист не в силах.

Публичный мир сегодняшнего россиянина — даже самого молодого, динамичного, открытого — крайне сужен. В нем нет настоящих лидеров — людей, которые по собственному разумению формируют свой смысловой мир, выбирают свой жизненный путь, а потому могут служить образцом для других — для разных групп общества. Сами эти группы выражены слабо: старые крошатся и оседают, новые либо не образуются, либо не выходят за пределы салона, клуба, кружка «своих». Полемики ни внутри них, ни между ними нет, поскольку нет серьезных идей, ценностной одержимости, общих вопросов: их ведь среди «своих» не ставят. Не удивительно, что свыше половины наших опрошенных затруднились дать хоть какой-то ответ на вопрос о «героях нашего времени» или сказали, что не видят в современной России людей, которые могли бы выступать общим ориентиром для многих.

Я уже говорила о своем поколении: с одной стороны — собственная замкнутость, с другой — совершенно изменившаяся жизнь и ощущение, что говорить тебе не с кем. Новые люди — читатели, за последние пять-десять лет подросшие, — абсолютно другие, живут в другом мире, и им твои «разговоры», опыт, и то, что было там, в советском прошлом, — все это им совершенно не нужно («Про тетек и дядек мне читать не интересно», — это объявляет в интервью «Ех libris» Ирина Денежкина, юное дарование — автор текста под названием «Дай мне!», вошедшего в минувшем году в шорт-лист премии «Национальный бестселлер», и любитель рисования: «В интернете есть мои рисунки… трахающиеся жирафики всякие, хомячки, крыски»).