моего мужа С.Б.Ж. и моего дела. Теперь оба дела уже пересмотрены и оба приговора отменены Воен. Кол. Верх. Суда СССР за отсутствием состава преступления. Там же мне сообщили, что мой муж умер в заключении. (Точнее сказать: расстрелян. — В.Ж.)

Если Вы помните, я была еще до реабилитации восстановлена на работе в Институте Физической Химии АН СССР и Вы при мне, по собственной инициативе, по телефону просили академика А.В. Топчиева помочь мне в отношении квартиры и сказали ему, что будете и впредь следить за судьбой нашей семьи.

Я была на приеме у А.В. Топчиева 12-го мая, вскоре после получения справки о реабилитации, а 16-го мая тов. Яснову было передано письмо за подписью президента Ак. А.Н. Несмеянова с настойчивой и мотивированной просьбой о предоставлении нашей семье отдельной квартиры из двух комнат, взамен конфискованной при аресте пятикомнатной. Мы были внесень! тов. Лебедевым в проект постановления по дому, строящемуся у Киевского вокзала и были уже накануне получения обещанной квартиры.

Однако, в последний момент, т. Ясное вычеркнул меня из списка и я снова вынуждена скитаться по добрым знакомым и каждый месяц снова хлопотать о временной прописке. Остаток моей семьи я также не могу собрать воедино.

После 17-ти лет всяческих лишений, после тюрем, этапов, пересыльных пунктов, исправительного лагеря и ссылки, в 50 лет, у меня уже не хватает сил работать живя в таких условиях.

Вы предложили мне обратиться к Вам снова если мне будет плохо, и я вынуждена снова беспокоить Вас и просить повлиять на т. Яснова, чтобы он внес меня в список и не вычеркивал из него с тем, чтобы скорее обеспечить нас жильем.

Искренне преданная Вам Жуковская. 29. VII.55 г.».

Яснов тогда был председателем Мосгорисполкома. Его я помню. Своей массивностью, неулыбчивостью, крупными чертами лица, словно высеченными из камня, он производил впечатление памятника самому себе. Типичный представитель номенклатуры уровня выше среднего, формирующего пьедестал Политбюро. Образование — в девятнадцатилетнем возрасте окончил рабфак при МГУ.

Наконец, все устроилось. Получила Елена Георгиевна двухкомнатную квартиру в хорошем доме на 2-й Хорошевской. Поселилась там с сыном-студентом; дочь уже вышла замуж и жила отдельно.

Окончим рассказ заключительным письмом Лены Комарову, написанным на исходе 1955 года.

«Глубокоуважаемый Павел Тимофеевич!

Позвольте мне от всей души поблагодарить Вас за Вашу сердечность и участие, которое Вы приняли в моей тяжелой доле. Теперь только, когда я вернулась в науку и когда я у себя дома с остатками моей семьи, 'я понимаю, какой страшный путь мы проделали за эти 17 лет и как невознаградима моя утрата — смерть Семена Борисовича Жуковского.

Правда, теперь возвращаться к прошлому нечего; нужно жить настоящим и будущим и я так и стараюсь поступать. Работа моя идет успешно: я уже сдала в печать одну большую научную статью и готовлю следующую. Очень благодарю участие также Ваших помощников тов. Климова и тов. Кузнецова.

Желаю Вам счастья и здоровья в Новом Году и в последующие годы.

Преданная Вам Жуковская. 28.12.55».

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Для Жуковского, а точнее, для его родных и близких, все закончилось посмертной реабилитацией. Если говорить о лубянских руководителях ежовского периода, это, скорее, исключение (во всяком случае, в 1955 году), которое следует объяснить тем, что к осуществлению репрессий отец отношения не имел. А вот, скажем, Ежов… Подождите возмущаться, дайте договорить.

Так вот, Ежов свою участь, конечно, заслужил. Но справедливость должна быть восстановлена, о ком бы речь ни шла. Парадокс состоит в том, что к расстрелу Ежова приговорили по обвинениям, главным образом вымышленным5. Из пяти основных пунктов первые четыре — чистая фальшивка: руководство антисоветской заговорщической организацией в войсках и органах НКВД; шпионаж в пользу четырех (!) разведок; подготовка вооруженного восстания и терактов против руководителей партии и правительства; подрывная вредительская работа в советском и партийном аппарате.

Остается пункт пятый: «В авантюристско-карьеристических целях создал дело о мнимом своем «ртутном отравлении», организовал убийство целого ряда неугодных ему лиц, могущих разоблачить его предательскую работу…»

Даже и этот пункт повисает в воздухе. Коль скоро предательская деятельность — миф, значит, опасаться разоблачения не приходится. Что касается «ртутного отравления», то это бредовое обвинение было в числе других предъявлено менее чем двумя годами до того Ягоде — будто, оставляя кабинет Ежову, он опрыскивал ковры и занавеси неким токсичным ртутным раствором. Но Ягоду уничтожили по желанию Сталина, «ртутный элемент» мало что добавил к общей обвинительной картине, и уж конечно его отсутствие не изменило бы приговора, а лично Ежову данный «элемент» был абсолютно ни к чему.

На мой взгляд, главный пункт обвинения Ежову должен звучать так: по заданию и при непосредственном руководстве Сталина, а также активном содействии партии организовал и возглавил в масштабе всей страны репрессии и убийства нескольких миллионов (а не «целого ряда») безвинных людей.[1]

Однако выносить подобный приговор