Красивая, бросающаяся в глаза, яркая, она произвела на публику сильное впечатление, что не преминула отметить в своем отчете агент Ци Куань.

— Европа, главным образом Британия, но и другие страны тоже, — начала Шарма Пател, — всегда рассматривала Индию как лакомую добычу. Два с половиной столетия из Индии выкачивали природные ресурсы…

Далее в течение двадцати минут Шарма Пател глушила публику цифрами. Не самая удачная тактика. Амфитеатр, оставаясь настроенным благожелательно, зажужжал, народ переговаривался, обменивался впечатлениями.

— Индию оккупировали, как и другие страны, якобы для ее же собственного блага. Обитателей субконтинента с их сложной древней историей, с их множеством религий, культур, завоеватели считали низшими существами. Британия правила Индией при помощи пушек и бичей. Завоеватели вели себя как варвары… — Тут она перешла к обвинению: — Наглые и заносчивые, они грабили Индию во имя прогресса и оправдываясь собственным превосходством. Превосходством! Неуклюжие существа с медленно ворочающимися мозгами и жирными телами. Они не были способны выучить языки покоренных. Они не интересовались нашей культурой, нашей историей, нашими обычаями, образом мышления. Они вели себя как самодовольные глупцы…

Эти два свидетеля заняли время до восьми часов утра.

К завтраку проснулись все, и за столами проспавшие живо интересовались пропущенным. «Ну, это все давно известно», — такой комментарий раздавался чаще всего. Как будто они ожидали услышать что-то новое. Интересно, что? Эта общеизвестная реакция представляет для меня загадку.

Весь следующий день до пяти часов выдался невероятно жарким. Делегаты чувствовали дискомфорт. Все понимали, что время предстоит нелегкое. Народу слишком много. Воды слишком мало. Пыль проникает всюду. Время для сна, но где спать? Понемногу к лагерю подтягивалось местное население, глазело на молодежь, жаждущую тени, пищи, отдыха. Местные и делегаты скапливались группами, разговаривали, спорили, пели под аккомпанемент музыкальных инструментов и пели просто так, обсуждали условия жизни в разных странах. Такие беседы молодежи можно рассматривать как альтернативы законодательным ассамблеям или как их аналоги. Среди делегатов можно было видеть и Джорджа Шербана, и его брата, и других «звезд». Белый старик часто оказывался центром внимания той или другой группы.

Белые делегаты держались анклавом, слитным блоком перемещаясь из своего гетто в столовые, избегая встречаться взглядами с другими, стараясь казаться невидимыми — в общем, вели себя так, как когда-то вели себя покоренные ими народы. Понемногу, однако, их опасения рассеялись.

Наши агенты не теряли усердия. Становилось ясно, что все несколько введены в заблуждение собственным энтузиазмом в погоне за «справедливостью». Говорилось о «полной победе» над белой расой. Но что под этим подразумевалось? Обвинительное заключение логически влечет за собой какой-то приговор и приведение его в исполнение. Но к кому этот приговор применить? К белому старику Джону Брент-Оксфорду? Ко всей его группе? Из сообщений агентов можно заключить, что боевой дух в лагере царил весьма высокий, но несколько безадресный.

Я обратил внимание на разницу тональности ранних и более поздних сообщений наших агентов. Следует ли на основании того, что мы можем считать неверной оценкой ситуации, сделать вывод об ошибочности их заключений по тем или иным вопросам?

На второе вечернее заседание белых сопровождала в амфитеатр охрана, назначенная организаторами и включавшая обоих Шербанов, Шарму Пател и других «звезд». Их усадили всех вместе как раз напротив нашей делегации. Возникло впечатление конфронтации, ибо, как я уже отмечал, ни одна другая делегация не выделялась по расовому или национальному признаку.

Ясно, что наша делегация не могла не осудить этого противопоставления белых китайцам (именно так все и выглядело), чувствуя, что наш авторитет (справедливый, оправданный, заслуженный, вызванный нашим благотворным влиянием) подвергся осмеянию и издевке, ибо ненавидимые и презираемые всеми белые оказались равным с нами образом выделенными, хотя и по иным причинам.

И снова на арене противостоят друг другу две группы: обвинителей и обвиняемых, возглавляемые, соответственно, Джорджем Шербаном и белым стариком.

Снова поздний вечер, темнота, дети с факелами, постоянное хождение между ареной и битком набитым амфитеатром.

Второе вечернее заседание посвятили допросу свидетелей из Южной Америки, молодых людей, женщин и мужчин, представителей разных индейских племен. Всего тридцать человек. Некоторые из них были явно больны. Удивительно, как они выдержали путешествие.

Опущу детали.

В данном случае обвинение выглядело еще более внушительно, чем когда речь шла об индейцах из Соединенных Штатов, так как поминали события не столь далекого прошлого. Некоторые из жертв предстали перед присутствующими.

Вторжение европейцев в Южную Америку. Падение блестящих цивилизаций под напором хищной жадности и подлости. Дикость христианства. Покорение индейцев. Ввоз черных рабов из Африки, работорговля. Опустошение континента, разграбление ресурсов, уничтожение его богатства и красоты.

Целенаправленное или «попутное» истребление индейских племен — сгон их с земель, страшные болезни, лишение средств к существованию — эти преступления еще продолжаются, ибо до сих пор сохранились неосвоенные районы, а известно, что если что-то где-то обещает прибыль, то короли чистогана доберутся дотуда. Истребление животных, вырубка лесов, отравление воды и почвы…

Один за другим выходили индейцы и выкрикивали обвинения. Белые, в особенности испанцы, окруженные охраной, чувствовали, что обвинения адресованы непосредственно им, на них направлена ненависть тысяч собравшихся здесь делегатов, — в общем, пожинали то, что посеяли их предки. Белый старик оказался забытым.

Когда индейцы завершили показания, двое испанцев, прорвавшись сквозь охрану, выбежали на арену и остановились перед белым стариком, распростерши руки, в позе, напоминающей распятого Христа.

И снова вознесся к небу леденящий кровь шипящий стон.

Как раз напротив испанцев стояла немногочисленная группа индейцев, некоторые из них были настолько слабыми, что приходилось поддерживать. И тут по сигналу обвиняющей стороны дети принялись гасить факелы. Амфитеатр погрузился во тьму, рассеиваемую лишь светом звезд и поднимающейся луны. Толпа с шумом вставала с мест.

Наши агенты все до одного отметили, что ожидали гибели этих двоих испанцев, однако их никто не тронул.

В полночь все толпились вокруг палаток-столовых, получая скудный ужин. Белые попросили снять охрану — это произвело хорошее впечатление. Оба испанца вернулись к своим, и вскоре завязалась дискуссия, в которой существенную роль играли эти испанцы и братья Шербаны. Прислушивались и к белому старику. Каждую ночь этого месяца с полуночи до четырех все они, особенно Джордж Шербан, выделялись в той или иной группе. Классы, семинары, учебные группы… — эти слова употребляют все агенты. Белый старик интересовал молодежь как участник лейбористского движения, свидетель последних дней так называемой «британской демократии», а также как фигура, реабилитированная стремлением признать свои преступления перед народным трибуналом и употребить последние дни своей жизни на службу рабочему классу.