Эти полеты привлекли внимание к теме неизбежности войны. Не исключено, что именно это и было целью пославших воздушную разведку.

Луна пошла на убыль, стала появляться в небе позже, факелы снова заняли достойное место в ночных бдениях.

Неожиданно для всех на девятнадцатую ночь выступил вперед до этого упорно хранивший молчание Джордж Шербан и как-то мимоходом, к раздражению всех без исключения агентов, заметил, что, мол, пора бы и закругляться. Этого, конечно, никто не ожидал, но едва Шербан закрыл рот, как все поняли, что он прав. Что еще можно добавить к услышанному?

От него ожидали какого-либо итогового, подводящего черту заявления, но он просто сказал:

— На этом я завершаю обвинение и призываю Джона Брент-Оксфорда ответить.

Первая реакция — недоумение, но она тут же вылилась в гул одобрения. Молодые люди считали, что обвинитель верно выбрал момент, да и подход его считали правильным.

В наступившей тишине белый старик, не вставая — никто от него этого и не ожидал, все знали, насколько он слаб здоровьем, — но очень четко произнес:

— Я признаю белую расу виновной по всем пунктам обвинения. Что я могу еще сказать?

И снова тишина. Затем бормотание, смех, возмущенные возгласы. Раздался перекрывающий шум шутливый вопрос:

— Ну и что теперь? Линчевать его, что ли?

Смех. Хотя некоторые агенты записали, что лично они не видят в этом моменте ничего смешного. Ци Куань отметила «недостаток уважения к историческим решениям».

Через несколько минут белый старик поднял руку и заговорил снова:

— Хочу спросить всех присутствующих: почему вы, обвинители, столь рьяно перенимаете повадки обвиняемых? Конечно, у некоторых из вас нет выбора. Например, у индейцев Северной и Южной Америки. Но остальные могли выбирать. Почему столь многие из вас, вовсе к этому не понуждаемые, скопировали материализм, алчность, потребительское отношение к жизни, хищность — словом, все недостатки технократического общества белого человека?

Он замолчал, вслушиваясь в возмущенную реакцию амфитеатра.

И тут снова заговорил Джордж Шербан:

— Поскольку уже почти полночь, предлагаю прерваться и продолжить завтра в четыре часа, как обычно.

Ярусы амфитеатра быстро опустели. В эту ночь мало кто покинул лагерь. Повсюду жужжали голоса; преобладающее настроение, на основании тщательного анализа агентских донесений, я бы назвал несколько несерьезным.

Четыре часа прошли в энергичных дискуссиях. Повсеместно гадали, что же кроется за тем, что они услышали от белого старика. Никто не мог припомнить, чтобы хоть раз выяснилось, что он ошибся. Полагали, что Брент-Оксфорд обвинит их, особенно те из небелых наций, которые усвоили технологические достижения белых — включая и китайцев — во многих преступлениях, которые приписывались белым. Составлялись варианты таких обвинительных речей, и кое-кто даже предлагал их для использования белому старику.

Наши агенты единогласно осудили такой поворот событий, называя его несерьезным и оскорбительным.

Ближе к рассвету прошел сильный дождь, затем, перед самым зажжением факелов, еще один. Утро ожидалось влажное и даже прохладное. Прошел слух, что заседание откладывается, чтобы дать время амфитеатру просохнуть. Многие улеглись спать, пользуясь наступившей прохладой и общим спадом напряжения.

Утром и днем дебаты продолжались, но без задора и напряжения, однако более серьезно, без шуточек. Выдерживался общий спокойный и дружелюбный тон. Стало ясно, что фактически процесс подошел к концу, однако всех терзало любопытство, что же случится дальше.

В пять делегаты снова заняли места в просохшем амфитеатре. Все ждали выступления белого старика, но в центр арены вышел Джордж Шербан, поднял руки, призывая к тишине, и начал:

— Вчера обвиняемый привел контрдоводы. Понимаю, что вы живо обсуждали его заявление. Сегодня я хочу выступить с самообвинением, не выходящим за рамки тематики нашей встречи.

Этого никто не ожидал. К Джорджу подошла и остановилась рядом с ним Шарма Пател. А он продолжил:

— Вот уже много дней мы слышали обвинения в адрес белой расы — ее обвиняли в преступлениях против небелых рас, к коим, как вам известно, специально для целей нашего процесса, имею честь принадлежать и я.

Это высказывание встретили громким смехом — причем смех этот был разного оттенка, от простодушно веселого до сардонического. С разных сторон послышалось: «Мой бабуля хиндустани…. Мой дедуля иудей…»

Джордж Шербан чуть выждал, поднял руку.

— Дед мой польский еврей. Одна из бабушек родом из Индии. Стало быть, два неевропейских предка из четырех. А еще во мне по двадцать пять процентов ирландской и шотландской крови, то есть двух порабощенных Британией наций.

Снова взрыв смеха. Запеть, однако, не успели, ибо он продолжил:

— Я хочу привести одно наблюдение. В течение трех тысячелетий Индия жестоко преследовала и преследует часть собственного населения. Я имею в виду касту неприкасаемых. Варварски, жестоко, бессмысленно — знакомые эпитеты, не правда ли? И сейчас многие миллионы индийцев терпят такое, чего не выпадало на долю черного южноафриканского населения. И это не временное порабощение, не результат британской колонизации, не десятилетний взрыв дикости гитлеровского режима, не пятьдесят лет злодеяний русского коммунизма, а нечто настолько неразрывно связанное с религией, культурой, образом жизни, что люди, живущие по канонам кастового общества, просто не замечают его дикости и жестокости.

Шарма Пател продолжила без паузы:

— Я родилась и выросла в Индии, во мне течет индийская кровь. Я не принадлежу к неприкасаемым, иначе я не могла бы стоять здесь перед вами. Но я заверяю вас, что все жестокости, о которых мы здесь слышали, применяются индийцами против индийцев на протяжении тысяч лет. До сих пор мы не можем избавиться от этого зла. Что не мешает нам осуждать других.

Она отошла назад, в группу обвинителей, за ней последовал Джордж Шербан.

Наступившую тишину через минуту нарушили признаки зарождающейся активности слушателей, но тут раздался голос Джона Брент-Оксфорда:

— Мы знаем, что сейчас на планете есть небелые нации, подавляющие силой другие, среди которых как белые, так и небелые.

Молчание.

— Могу привести множество примеров из истории, когда черные, коричневые, желтые с варварской жестокостью обходились с покоренными народами вне зависимости от цвета их кожи.

Молчание.

— К примеру, кто не знает, что работорговля в Африке, сосредоточенная главным образом в руках арабов, не могла бы приобрести такого размаха без активного содействия черного населения?

С места раздался чей-то выкрик:

— Самое время для семинара «Человек человеку друг»!

— Хватит уже твердить о жестокости человека к человеку! — выкрикнул женский голос. Кричала девушка из Германии.