К тому времени Леон налетал на «Шмеле» двенадцать часов, и граф фон Мирбах уверял обеспокоенных родителей, что их отпрыски будут в полной безопасности, когда место в кабине займет такой опытный пилот. Ева взяла на себя самое трудное: держать в узде орды детишек. Помогали ей самые ответственные из матерей и члены Женского института. Кто-то знал немного по-немецки, кто-то чуть-чуть по-французски, и все понимали друг дружку довольно неплохо. Каждый раз, отыскивая Еву взглядом, Леон видел ее либо с малышом на руках, либо в окружении ребятишек.

Как далека была эта женщина от прекрасной и загадочной спутницы графа. Проснувшийся материнский инстинкт преобразил ее: лицо сияло, глаза блестели. И смеялась она по-другому, легко и открыто. Приняв в кабину первую партию детишек, Леон включил двигатели, и юные пассажиры завизжали от восторга и ужаса. Оркестр КАС разразился военным маршем. «Шмель» первым выкатился на взлетную полосу, «Бабочка» с публикой более достойной и знатной последовала за ним. Сделав по два круга над городом, аэропланы вернулись к полю и приземлились друг за другом с небольшим интервалом. У трапа «Шмеля» детей встречали Хенни Дюран и Макс Розенталь, вручавшие каждому счастливчику миниатюрную модель аэроплана.

Леон не сводил глаз с Евы. Казалось, она отворила некие внутренние ставни, из-за которых в мир хлынули ее теплота, доброта и мягкость. Детей влекло к ней, как муравьев к сахарнице. Она и сама как будто стала ребенком, счастливым, естественным, непринужденным. Час шел за часом, но очередь не уменьшалась, и многие из ее помощниц подрастеряли на жаре энтузиазм, однако Ева не знала усталости. Когда какую-то девочку стошнило после полета, она опустилась на колени — прямо в пыль! — откинула с лица влажную от пота прядь и принялась утирать бедняжке лицо. Сапожки запылились, на юбках проступили следы от грязных пальцев, а лицо сияло от счастья.

Леон огляделся. Граф фон Мирбах повел «Бабочку» на другой край поля, взяв с собой в кабину бригадира Пенрода Баллантайна и управляющего местным отделением «Барклайз банк». Густав Килмер снимал крышку с очередной бочки с горючим. На них никто не смотрел.

— Ева! — окликнул он.

Передав детишек счастливым родителям и перебрасываясь короткими репликами с ждущими в очереди, она подошла к аэроплану.

— А вы любите риск, Баджер. Нам не полагается разговаривать при посторонних.

— Другой шанс поговорить с вами наедине может представиться не скоро.

— И что вы хотите мне сказать?

Лицо ее смягчилось, но взгляд быстро ушел в сторону.

— С детьми у вас хорошо получается. Признаюсь, не ожидал от столь знатной дамы.

Она снова взглянула на него — с улыбкой, откровенно и ничего не скрывая.

— Вы плохо меня знаете, если думаете, что я знатная дама.

— Думаю, вы догадываетесь о моих чувствах к вам.

— Да, Баджер. Догадываюсь. Вы не очень хорошо умеете хранить секреты, — рассмеялась Ева.

— И что же, мы так и не сможем побыть наедине? Мне нужно столь многое вам сказать.

— На нас смотрит Густав. Мы и без того разговариваем слишком долго. Мне нужно идти.

После полудня детская очередь изрядно поредела, а Леон потерял счет полетам. Не все получилось идеально, но «Шмель» остался цел и от юных пассажиров не поступило ни единой жалобы. И вот теперь, зная, что этот полет последний, он устало смотрел на последних пятерых.

Что-то привлекло вдруг его внимание. Кто-то махал ему из-за ограды. Приглядевшись повнимательнее, Леон узнал старого знакомого. Узнал не в последнюю очередь по вытянувшемуся за ним хвостику из полудюжины маленьких девочек в ярких сари.

— Чтоб меня! — воскликнул Леон. — Это же мистер Гулам Вилабджи, эсквайр, со своими херувимчиками.

Тут он заметил, что младшая из девчушек, кажется, плачет, да и остальные не выглядят счастливыми. Поднявшись со скамейки, Леон помахал другу, и семья компактной группой двинулась к воротам, которые охранял от нежелательных элементов один из членов клуба, здоровяк с круглым, как пивная бочка, животом и красным, загорелым лицом. Леон знал его как одного из относительно недавних переселенцев, сменившего родину на африканское поместье в четыре тысячи акров. Судя по всему, бесплатная раздача пива лордом Деламером не пошла ему на пользу. Перехватив мистера Вилабджи, доблестный страж решительно качал головой. Смотреть на девочек было невозможно — сердце разрывалось от жалости.

Соскочив на землю, Леон направился к воротам, но его опередила Ева. Она налетела на толстяка, как терьер на крысу, и тот, не выдержав натиска, торопливо отступил. Ева взяла за руки двух девочек, Леон собрал остальных.

— Когда мы сможем поговорить? — спросил он через их головы.

— Наберитесь терпения, Баджер. Пожалуйста. Только не сейчас. На нас снова смотрит Густав.

Подтолкнув к лестнице последнюю из девочек, она повернулась и направилась к воротам, откуда за происходящим с волнением следил мистер Вилабджи. Там же она стояла и когда Леон, совершив посадку, вылез наконец из кабины. «Ею увлечены буквально все, и я в этой очереди едва ли не самый последний».

Еще недавно он и подумать не мог, что способен так сильно ревновать.

Вторым по значимости событием стал бал в полковой столовой. Единственным, пожалуй, недовольным оказался Леон. Коротая время у бара, он не спускал глаз с Пенрода, кружившегося в вальсе с Евой. В парадной форме, статный и представительный, бригадир вдобавок был великолепным танцором. Ева — с сияющими темными волосами, оттенявшими белизну обнаженных плеч — казалась рядом с ним воздушно-легкой. Платье приглушенного фиолетового цвета добавляло выразительности глазам и привлекало внимание к атласной коже в вырезе декольте. Его взгляд скользил по длинным ухоженным рукам, задерживался на полной, соблазнительной груди и перескакивал смущенно на разрумянившиеся щечки. Он слышал, как она смеется над остротами Пенрода. До него даже долетали обрывки их разговора — на французском. Пенрод был, как всегда, в ударе — мил, любезен и остроумен.

Чертов старикан, с горечью подумал Леон. Он ей в отцы годится, а туда ж. Глаза у Евы блеснули, губки приоткрылись в ослепительной улыбке, адресованной, разумеется, бригадиру. Да и она ничем не лучше. Улыбается каждому встречному мужчине, никого не пропустит. Неужели нельзя быть поскромнее?

Вечер растянулся в бесконечность. Шутки знакомых офицеров отдавали плесенью, речи навевали сон, музыка оглушала и даже виски как будто потеряло вкус. Ночь выдалась жаркая, и дышать становилось все труднее. Леон чувствовал себя попавшим в клетку зверем. У девушки, развлекать которую ему пришлось по долгу джентльмена, дурно пахло изо рта, и он, передав бедняжку на попечение матери, похоже, питавшей в его отношении какие-то надежды, поспешил на свежий воздух.

Ночь была тихая, небо чистое, а звезды сияли и подмигивали, как брильянты. Стоящий на голове Скорпион поднял жало, готовясь нанести удар. Сунув руки в карманы, Леон побрел по периметру плаца. Завершив обход и вернувшись к столовой, он заметил на веранде небольшую группу курящих сигары мужчин. Из центра компании доносился знакомый лающий голос. Ему отвечал другой, не менее противный. Ну конечно, Снелл-Лягушонок и его верный лизоблюд Эдди Робертс. Только их и не хватало, с раздражением подумал Леон. Надо же, какое невезение.