– О том, что стрелок тоже имеет власть над жизнью и смертью. Его оружие – его власть, и другой мне не надо, дон. Так что, выходит, мы с тобою не сторговались.

Он был равнодушен к власти. Эта концепция была неизвестна народу тайят, ценившему совсем иное: покой в землях мира и доблесть в лесах войны. Доблесть, не власть, приносила славу, число побежденных врагов умножало ее, а не рабская преданность тех, кого удалось бы подмять под колено; доблесть воины-тай ценили превыше всего, а власть – в том смысле, в каком они ее понимали, – считалась забавой женщин. Помимо того, Саймон преодолел и более сильное искушение, чем соблазн власти – на Сайдаре, в Закрытом Мире, где миллионы спящих ждали Божьего Суда и грезили во сне, неотличимом от реальности. Он мог бы остаться там, в саркофаге, под бдительным оком гигантского компьютера, и тоже видеть сны, карать иллюзорных врагов, спасать невинных, защищать обиженных, всегда побеждать и никогда никуда не опаздывать. Вот это было искушение! А власть его не соблазняла.

Протез скрипнул, и старик, развернувшись на каблуках, заглянул Саймону в глаза. Кожа на его лице обвисла, зрачки сделались угольно-черными и колючими, а на поверхности желтой склеры выступила сеть кровеносных сосудов. Взгляд Хайме был страшен – взгляд вампира, узревшего осиновый кол.

– Значит, не сторговались? А хочешь вернуться на небеса? Живым? Так это надо заслужить. А если ты отключишь растреклятый передатчик…

– В пыль сотру, – прервал его Саймон.

– И не боишься, что мы тебя тоже – в пыль?

– Вряд ли получится. Я – мирный человек, но не трусливый, – сказал он вслух, а про себя добавил на тайятском: – «Крысе не угнаться за гепардом».

– Вряд ли, – согласился Хайме со вздохом. – Уж больно ты прыткий, благодетель! Приходишь, как дуновение ветра, уходишь…

– …как его тень, – договорил Саймон.

Дела его были закончены, и, выяснив, что желал, он мог уйти, исчезнуть, раствориться зыбкой тенью среди деревьев, трав и скал. Удобный момент, подумалось ему, а тело уже взвилось над парапетом, над провалом кратера, над огненным фонтаном, что шелестел и гудел у него под ногами.

Он соскользнул вниз по шершавой, слегка наклонной каменной стене, приземлился у самого края пропасти, стремительно обогнул ее, балансируя на узком карнизе, и скрылся в кустах за угловой башней. Старик, торопливо шагнувший к перилам, уже не увидел его и не заметил, как где-то всколыхнулась ветвь и раздалась трава под сильным гибким телом. Тень пришла, тень ушла…

– Ловок, – пробормотал дон Хайме с невольным восхищением, – ловок, благодетель, и хорошо обучен. Ну, не всем же быть такими ловкими! Из тех, кого ты ценишь, кем дорожишь. А такие есть, есть! Ты не в пустоте живешь, сударь мой. Поищем, кого-нибудь и найдем.

Еще раз осмотрев кусты, он подтянул перчатку на протезе и возвратился в комнату.

* * *

КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК,

– Я не сумел его купить, – сказал Хайме, хмурясь и поглаживая переносицу. – А жаль! На месте Алекса он бы вполне смотрелся. Или на месте Хорхе.

– На любом из мест, только под нами, – заметил Грегорио. – И я его туда поставлю! Не уговорами, а силой!

Старик бросил взгляд на мрачное лицо дона смоленских.

– Твои люди уже в Хаосе? Кого ты послал?

– Бучо Переса. Хаос в его округе, пусть он и шевелится. Исполнит с толком, получит бригаду Клыка. Ведено, чтоб всех схватил живьем. А в первую очередь – девку. Видишьли, там девка есть. Большой козырь, Хайме!

– Этот повел? Монтальвашкин отморозок?

– Он.

– Долго пришлось уговаривать? Сильвестров загадочно усмехнулся.

– Не слишком. Выбор-то невелик: или живешь, пьешь и жрешь, или жрут тебя. В яме.

Они обменялись понимающими взглядами – словно пара грифов, в согласии поделивших добычу. Потом Хайме спросил:

– Веришь, что Он – оттуда?

«Он» и «оттуда» было выделено, а поднятые к потолку глаза явственно намекали, где лежит загадочное направление.

– Почему бы и нет? – отозвался дон Грегорио, пожимая плечами. – Когда-нибудь это должно было случиться, и я доволен, что случилось сейчас. Мы кое-что узнали, пусть даже половину или четверть правды. Пусть сотую часть, но самую важную: до нас никому не дотянуться. Никому, пока работает передатчик! Где бы он ни был, он работает, Хайме, а значит, мы в безопасности. Никаких карателей и крейсеров, ни пушек, ни солдат. Чем Он еще грозил? Апокалипсисом? Ничего и никого не будет! Только агенты-одиночки. А с ними мы справимся, ибо предупреждены. И можем предупредить ЦЕРУ.

– Если будет кого предупреждать после нашествия Хурала, – вымолвил Хайме. Протез его скрипнул, будто аккомпанируя резкому хриплому голосу: – Кстати, ты бы поостерегся, милостивец мой. Этот Рикардо – не из «шестерок». Слишком силен и крут! Схватим его людей, так он совсем осатанеет. Не ровен час, заявится к тебе…

– Заявится, – кивнул Сильвестров. – Куда ж ему идти? Заявится, и потолкуем. Поговорим насчет его приятелей и девки. Только тут их держать не надо. Может, к себе на остров заберешь?

– Хорошая идея. Заберу, – согласился Хайме. Потом хлопнул себя ладонью по лбу: – Знаешь, Сильвер, а вдруг он все же выключит треклятый передатчик? Хоть эта девка будет у нас и все его приятели… Не худо бы подстраховаться. Скажем, свой передатчик соорудить, э?

Дон Грегорио снисходительно усмехнулся.

– А ты знаешь, как это делается? Какой сигнал посылать и куда? К тому же я думаю, что если Он еще не добрался до передатчика, то дело это непростое. Очень непростое! А может, и нет у нас никакого передатчика. Кто его видел? Где он? Откуда мог взяться в ФРБ? Я еще понимаю, у срушников, где-то под Харьковом или на севастопольской базе.

Старый Хайме кивнул. На лбу его пролегли глубокие складки, рот приоткрылся, а веки опустились, притушив возникший в глазах блеск. Он размышлял минуту, другую, и дон Грегорио, не прерывая тишины, сверлил его взглядом, но терпеливо ждал. Иногда размышления Хайме бывали такими плодотворными.

Наконец старик поднял голову и буркнул:

– Похоже, Он прокололся, Сильвер. Крупно прокололся. Насчет того, где этот передатчик. Помнишь, Он про «Полтаву» спрашивал? Спрашивал, ведь так? На кой она ему сдалась? Как думаешь?

Вот Путь Шепчущей Стрелы, прямой и быстрый: стремительно мчится она к цели, поет, рокочет, шелестит, и несет ее ветер и сила натянутой тетивы. Ее оперенье – из крыльев орла, наконечник заострен и выкован из железа, тело выточено из твердой древесины таг, и потому летит она стремительно и прямо. В наконечнике – щель; мчится стрела, рассекая воздух, и шепчет, шепчет, шепчет… О чем? Узнаешь, когда она вопьется в твое сердце.

Из Поучений Чочинги Крепкорукого