— Надо водрузить на их планету наш флаг! — выкрикивал майор Суслопаров, раскрасневшийся, с горящими от возбуждения глазами.

— Вот же он! — Алексей радостно подхватывал на берегу кривую сушину, тут же предлагал: — Нам надо спеть для инопланетян наш гимн!

— Да!!!

Они начинали торжественно, под стягом Страны Советов:

— Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь!

Но до конца гимн не дотягивали — другие заманчивые планеты Альфа Центавра влекли к себе. Они снова заправляли топливом ракеты, стартовали с космодрома и летели, летели, и смеялись, смеялись…

Еженочный балдеж майора с подчиненным ему сержантом — с плясками, песнопением, хохотом на берегу моря — не остался безучастным. Солдаты перешептывались про то, что видели в немеркнувшем свете ночи два человекоподобных истребителя, которые кружили по берегу, раскинув руки-крылья. Офицеры недвусмысленно переглядывались с появлением поблизости майора Суслопарова.

Однажды вечером, еще до намеченных стартов, в небе над Рыбачьим раздался тяжелый напористый гул вертолета.

«Неужели инопланетяне откликнулись?» — обрадовался Алексей и хотел по-дружески взбодрить майора Суслопарова, пойти к нему в палатку. Но из стальной махины, севшей поблизости от лагеря, прытко выбрался тучноватый, но разгневанно-ходкий генерал-полковник, с ним двое сопровождающих полковников. Скоро майора Суслопарова усадили в вертолет, а сержанта Ворончихина вызвали в офицерскую штабную палатку, к самому генерал-полковнику Суслопарову. Разговор состоялся наедине. Генерал был настолько взбешен, что Алексей боялся дышать в полную силу.

— Ты будешь Ворончихин? Тот самый?

— Так точно!

— Язык свой покусай так, чтоб фамилию Суслопаров навсегда забыть! Понял?

— Так точно!

— Если слухи пойдут, в дисбате сгною! Понял?

— Так точно!

Вертолет раскрутил поникшие лопасти на всю мощь и взмыл над Рыбачьим.

— Это были не инопланетяне, — сказал Алексей. Голова у него сильно гудела еще несколько дней; хотелось полета, счастья…

Вместо счастья Алексею предписали вернуться с очередным десантно-транспортным судном на «большую землю», в часть. Ему предстоял долгий допрос нудного капитана-особиста:

— Я никаких песен и плясок не видел, не слышал, и упаси бог, чтобы чего пробовать. Я на гражданке, товарищ капитан, крепче кефира ничего не пил. Я уже все рассказал товарищу генерал-полковнику Суслопарову, — глядя прямо в глаза особисту, однотипно отвечал на все вопросы Алексей, держа в кармане кукиш, для твердости духа: хрен вы теперь меня, товарищи гэбисты, вернее, контрразведчики, проведете! — Товарищ генерал-полковник остался моими ответами очень доволен. Даже пообещал мне отпуск. Потому что у майора Суслопарова, его племянника, к моей службе не было никаких претензий. Только — похвала и благодарность.

Отпуск сержанту Ворончихину за командировку на Рыбачий не дали.

XVII

Отпуск Алексею пришлось по осени, в ноябре, организовать самочинно. Письмо от Елены Белоноговой было коротким и прямолинейно безжалостным: «Я выхожу замуж. Прости».

За пару часов Алексей раздобыл гражданку, у штабного писаря Глебова пробил липовую командировку в Мурманск, чтоб миновать погранпост, сговорил в медчасти санбрата, чтобы тот вписал его в число лежачих больных изолятора, назанимал денег на дорогу. Никакие армейские уставы и погранзоны не могли удержать его от этой самоволки, по закону граничащей (самовольное отсутствие в части более трех суток) с дезертирством. О «побеге на родину» Алексей рассказал начистоту только Артему Кривошеину.

— Трое суток мне хватит. Успею! — лихорадочно твердил он. — Прикрой меня, Тёма. Комбат вдруг дергаться начнет, искать. В лазарете я — и все тут. Мне только туда-сюда мотануться. До Вятска и обратно. Трое суток мне хватит. Успею! Туда на поезде. Обратно я постараюсь самолетом — в Мурманск.

— Как-то раз я лекцию слушал, доктор наук по радио выступал. В человечьем мозгу, в человечьем теле, Леха, оказывается, есть спящие нервные клетки и мышцы. Эти нервные клетки и мышцы могут до самой смерти не использоваться…

— Ты это к чему, Тёма?

— Эти нервные клетки и мышцы приходят в действие у мужчин, когда из-под носа уводят самку… Ты беги, Леха. Беги… Правильно…

Алексей обескураженно смотрел на армейского друга. Он думал, Кривошеин будет его отговаривать, вразумлять… Нет, тот ему весло давал, чтоб поплыть по безрассудному течению.

— Беги, Леха… У нас парень в учебке на посту застрелился. Мы его с поста несли, мертвого, на плащ-палатке. Он тоже такое письмо получил. Мне так было его жалко, что я потом ночью ревел… Лежит он на плащ-палатке, рот открыт, шинель вся в крови. Сапоги в грязи, маленький такой… В сердце застрелился. Беги, Леха, беги!

В холодном тамбуре плацкартного вагона, с белой куржавиной изморози на окнах, Алексей жадно смолил табак и смотрел на часы. Вот еще сигарета. Еще одна. Еще час, другой прошел муторного пути. Да не может такого быть, чтоб Елена, его Ленка, умница и дуреха, которая писала ему безумно нежные, откровенно любовные, испепеляющие своим признаниями письма, намылилась за кого-то замуж! Чтоб устроила ему чумовую лажу? Да неужель она подлюга и профура последняя!

Исчезновение из части сержанта Ворончихина обнаружилось на другой день после его скрытного отъезда; в каждом подразделении в войсках имелись соглядатаи и стукачи.

— В санчасти, говоришь? В изоляторе? — язвительно переспросил капитан Запорожан у Артема Кривошеина на утреннем батарейном разводе. — Чего у него? Понос? Или триппер? — Комбат на радость батарейному строю солил и перчил атмосферу юмором. При этом сам оставался суров и бледен, как оцинкованный таз в солдатской бане. — Дневальный! — К комбату подскочил «вечный» дневальный узбек Аскар. — А ну-ка бегом марш в изолятор! Чтоб собственными глазами увидел сержанта Ворончихина!

Медсанбатовский изолятор от казарм находился невдалеке. Дневальный обернулся скоро, так скоро, что комбат еще не распустил строй, видать, ждал прилюдно известия гонца.

— Товарищ капитан! — докладывал припыхавшийся Аскар. — Сержант Ворончихин процедур принимат. Капельниц ставит.

— Сам видел?

— Капельниц, блят, ставит. Сам не видел…

— Я сам тебе сейчас поставлю такую капельницу! — завопил капитан Запорожан, завертел маленькой головой на худой продолговатой шее. — Старшина Максимюк! Лейтенант Волошин! Доставить сержанта Ворончихина из санчасти. В любом состоянии. Хоть с клизмой в заднице!

Алексей вернулся в часть к исходу четвертых суток своего побега. К этому времени о чрезвычайщине в артполку уже знали в дивизии и даже взяли на контроль в штабе армии.

— Я, Леха, отмазать тебя не смог. Ты залетел, — сказал Кривошеин.

— Ничего, Тёма, — похлопал его по плечу Алексей. — Ради такой поездки можно помаяться.