назначен главным и по сути единственным «космополитом». Настоящая буря в археологической науке начнется на следующий год из-за разгрома марризма. Впрочем, еврейское происхождение мешало идеологической чистоте археологии. Дело в том, что древнейшие периоды активно использовались в патриотическом воспитании, поэтому предпочтительнее, чтобы раскопки велись русскими (или украинцами и белорусами). Так, проводивший раскопки Москвы М. Г. Рабинович был от них отстранен[1256].

10. Проверка Института истории АН СССР в 1950 г.

Разгром «безродных космополитов» и обнаружение их в огромном количестве в главном научно-историческом учреждении страны сигнализировал вышестоящим инстанциям, что в Институте истории не все в порядке. Очевидно, что относительно либеральный и вальяжный стиль руководства Б. Д. Грекова уже не устраивал, и предполагалось ужесточить контроль над кадрами учреждения. Для этой роли как никто другой подходил А. Л. Сидоров, «прекрасно» проявивший себя во время погромных кампаний в МГУ, АОН и Институте истории. Его поставили во главе комиссии, которая должна была проверить работу института за 1945–1949 гг. В состав комиссии, помимо Сидорова, вошли А. В. Арциховский, С. А. Никитин, А. А. Губер, Н. Л. Рубинштейн (специалист по международным отношениям), И. С. Галкин, И. И. Смирнов.

Проверка проводилась с 3 по 20 января 1950 г. Предварительно был составлен план работы комиссии, который включал восемь пунктов:

1. Изучение планов работы секторов. Оценивалась проблематика, выявлялись исполнители и сроки, рассматривались оконченные работы.

2. Изучение идейно-теоретического уровня работ. Оценка проводилась по следующим критериям: а) актуальность тематики (для СССР, для стран народной демократии, для международного коммунистического движения); б) методологическая острота и направленность; в) разоблачение буржуазной историографии.

3. Оценка кадров научных сотрудников, которая проводилась по трем критериям: состав, квалификация, активность в работе.

4. Анализ связи с периферийными организациями.

5. Рассмотреть качество подготовки кадров в аспирантуре и докторантуре.

6. Оценка работы Ученого совета.

7. Отдельно предполагалось оценить стиль работы директора и заведующих секторами.

8. Наконец, отдельной строкой шла проверка отделения в Ленинграде[1257].

Предполагалось закончить работу по секторам к 15 января, а 20 января доложить об итогах Президиуму АН СССР.

В подготовленном внушительном отчете подробно анализировалась работа Института. По традиции вначале рассматривались объективные условия труда научного коллектива. Опять-таки, по традиции делался категорический вывод о том, что условия для работы института «исключительно благоприятные», поскольку «Институт истории не может пожаловаться на недостаток руководящих методологических указаний»[1258].

Не найдя объективных причин провалов, проверочная комиссия нашла их в сфере идеологических недоработок, противопоставляя положение в институте идеальному идеологическому образу советского ученого-историка: «От советских историков требуется высокая партийность и большевистская воинственность, идейная целеустремленность и организованность во всей их научно-исследовательской работе, напряженная борьба за выполнение государственных заданий, за создание высококачественных научных работ как по истории нашей социалистической Родины, так и истории других стран и народов. Между тем в деятельности Института истории все эти качества либо слабо развиты, либо вовсе отсутствуют»[1259]. Далее перечислялся длинный ряд работ сотрудников института, подвергшихся критике.

Рассматривая организацию научной работы, комиссия, опираясь на мнение партийного актива в лице С. Л. Утченко, Н. А. Сидоровой и А. П. Кучкина, указала, что в планировании существует полная неразбериха. Планы института и секторов не согласованы. Было отмечено, что мало выполняется работ по новой и новейшей истории, доминируют труды по древности. Даже специалисты сектора истории XIX — начала XX в. предпочитают заниматься историей первой половины XIX в., а не актуальной тематикой начала XX в. Вопиющее положение в секторах новой и новейшей истории: «…В плане…преобладают внешнеполитические темы и совершенно не представлена история трудящихся классов, экономическая история, история революционных движений. В секторе новой истории вообще никто не занимается вопросами империализма, тем более американского, в плане сектора нет тем, относящихся к истории славянских стран и Востока»[1260].

В тяжелом состоянии, по мнению членов комиссии, находится подготовка фундаментальных многотомников по истории СССР, всемирной истории и истории Москвы. «Характерным для работы Института над историей Москвы является та же медлительность, неповоротливость, проистекающая, судя по всему, из политической недооценки этого издания»[1261]. В Ленинградском отделении планирование также поставлено неудовлетворительно, поскольку практические все плановые темы были заменены внеплановыми поручениями.

На идеологическом участке, согласно отчету, также оказалось все неспокойно. Дирекция и руководство секторов повинны в появлении целого ряда идеологически порочных трудов, оказавшихся проявлением «буржуазного объективизма» и «безродного космополитизма». Это публикации С. Б. Веселовского, А. И. Андреева, И. И. Минца, И. М. Разгона, Б. А. Романова, И. Нотовича, С. Я. Лурье, Л. И. Зубока, С. Н. Валка, А. И. Яковлева. «Ученый совет оказался не в состоянии развернуть борьбу против буржуазной идеологии и ее влияния среди части сотрудников института. Наоборот, он сам во многих случаях освящал своим авторитетом порочные в идейном отношении работы»[1262]. В качестве примеров такой близорукости назывались докторская диссертация Д. А. Баевского, которая уже была утверждена к печати, но в ней обнаружили «серьезные идейно-теоретические ошибки»[1263]. В докторской диссертации Раджабова «Развитие общественной мысли в Узбекистане», защищенной в Институте истории, были выявлены националистические ошибки, и она была отклонена ВАКом. Не меньше пререканий вызвала диссертация П. Г. Софинова «Борьба за Юг и Каспий», где автор, как выяснилось, обошел «деятельность партийной организации и Советов в период борьбы за Юг и Каспий… и тем самым неправильно показал роль товарища Сталина в этой борьбе, изобразив его, по сути дела, как одиночку»[1264].

Не проявили активности институтские сотрудники и в обсуждении книги по русской историографии Рубинштейна, «не подхватили сигналов газеты “Культура и жизнь” по поводу ошибок академика Минца»[1265].

Определенную роль в повышении бдительности сыграли собрания, посвященные борьбе с «объективизмом» и «космополитизмом». Но это были только первичные шаги, которые не нашли продолжения. Развитие критики и самокритики, а также отчисление целого ряда сотрудников, обвиненных в идейных ошибках, по мнению авторов доклада, способствовало улучшению атмосферы в институте, но не решило всех проблем. Более того, «эту борьбу. надо усиливать и развивать», потому что «в институте чувствуются настроения закончить “кампанию”. Эти настроения проявляются в том, что в секторах не развертывается систематическая работа по разоблачению различных концепций буржуазной историографии, как русской, так и зарубежной»[1266]. Проверяющие подметили, что в условиях, когда все, что ни напишешь, может оказаться раскритикованным, сотрудники сконцентрировались на археографической работе.

Проводниками буржуазных теорий являлись «старые ученые», «которые в свое время воспитывались на идеях и концепциях буржуазной исторической науки, и которые во многих случаях до сих пор полностью не освободились от (далее зачеркнуто — проклятого) идейного наследия прошлого»