Судья Лоуренс открыл заседание. Этот процесс «занимает уникальное место в мировой истории юриспруденции»{491}, так он начал и произнес краткое вступление перед тем, как был зачитан обвинительный акт. Франк и все остальные обвиняемые, люди воспитанные, вежливо слушали. Каждый пункт обвинения предъявлялся одним из прокуроров, назначенных союзными державами. Начали американцы – с обвинения в сговоре для совершения международных преступлений. Затем эстафета перешла к британцам, и кругленький сэр Дэвид Максвелл Файф сформулировал второй пункт: преступления против мира и безопасности человечества.

Третий пункт излагали французы: военные преступления, включая геноцид. Это слово могло привлечь внимание Франка, удивить – откуда оно взялось? – ведь прокурор Пьер Мунье был первым, кто произнес это слово в зале суда. Четвертый и последний пункт прозвучал из уст советского прокурора: «преступления против человечества», тоже новый термин для Франка, впервые используемый в суде.

После того как были сформулированы пункты обвинения, прокуроры перешли к перечню ужасных деяний, убийств и иных злодейств, в которых обвинялись подсудимые. Заговорив о преступлениях против евреев и поляков, советская команда обвинителей скоро добралась и до событий во Львове, упомянула «акции» августа 1942 года – все это было прекрасно известно Франку, но Лаутерпахт мог это лишь воображать. Советский прокурор с поразительной точностью называл даты и цифры. С 7 сентября 1941-го по 6 июля 1943 года, сообщил он судьям, немцы убили более восьми тысяч детей в Яновском концлагере, прямо в центре Лемберга{492}. Читая протоколы этого заседания, я думал: припомнил ли тут Франк речь, произнесенную 1 августа в университете Лемберга, или ту игру в шахматы, что он проиграл фрау Вехтер. На кадрах кинохроники Франк не обнаруживает никакой реакции.

Первое заседание тянулось долго. Установив общие факты, прокуроры перешли к ответственности каждого из подсудимых. Сначала говорили о Германе Геринге, затем об Иоахиме фон Риббентропе, Рудольфе Гессе, Эрнсте Кальтенбруннере, Адольфе Розенберге. И, наконец, дело дошло до Ганса Франка. Его роль подытожил американский прокурор Сидни Олдерман, тот самый, что поддерживал Лемкина и его концепцию геноцида. Для того чтобы сформулировать роль Франка, ему понадобилось всего несколько фраз. Бывший генерал-губернатор знал, чего ждать, поскольку детали обвинения заранее были сообщены его адвокату доктору Альфреду Зайдлю{493}. Олдерман описал деятельность Франка до 1939 года, затем назначение генерал-губернатором. Он имел личное влияние на Гитлера, гласило обвинение, и он «санкционировал» военные преступления и преступления против человечества, а также «направлял их и в них участвовал»{494}. События в Польше, в том числе в Лемберге, оказались в центре внимания суда.

Лаутерпахт написал Рахили (она в это время навещала родителей в Палестине), попытался изобразить этот день, «полный эмоций», который он никогда не забудет, но о котором предпочтет не упоминать более. «Незабываемое впечатление – впервые в истории увидеть на скамье подсудимых суверенное государство»{495}.

Слушая, как советские обвинители перечисляют убийства в Лемберге, он все еще гадал, какая участь постигла его семью. Пресса отметила присутствие известного юриста, игравшего важную роль в команде бравого Хартли Шоукросса. Группа молодых британских юристов «сильно укреплена профессором Лаутерпахтом из Кембриджского университета», сообщала «Таймс», называя его «выдающимся авторитетом в сфере международного права». Накануне он добрался из Кембриджа в Нюрнберг и разместился в «Гранд-отеле» (бар в этом заведении остается неизменно прекрасным и поныне). Пропуск № 146 обеспечивал Лаутерпахту доступ во все помещения Дворца правосудия («Этот пропуск дает право проходить в особо охраняемую зону и в зал суда»).

Когда советские прокуроры заговорили о преступлениях против человечества, тем самым на первый план вышла задача защищать отдельного человека. Концепцию геноцида Лаутерпахт считал практически неприменимой и не одобрял ее, опасаясь, что новый термин как раз и помешает защите отдельных лиц: такая сосредоточенность на геноциде усилит деление на «мы» и «они», в очередной раз противопоставляя различные группы.

Лаутерпахт изучал подсудимых вблизи, в том числе и Франка, и это стало для него одним из главных впечатлений. «Стол мой располагался примерно в 15 метрах от обвиняемых», – пояснил он Рахили, то есть он мог рассматривать их почти в упор. «Большим удовлетворением» было видеть их лица, когда во всеуслышание зачитывался список преступлений{496}. Но даже Рахили он ничего не писал об ужасных фактах, которые всплыли в первый же день, о событиях в Лемберге летом 1942 года. Смотрел ли он на Франка с особым вниманием? Заметил ли Франк Лаутерпахта? Когда я спросил Эли, знает ли он, где сидел его отец – на галерее для зрителей, или рядом с британскими обвинителями, или еще где-то, – Эли сказал, что такой информации у него нет.

– Мой отец никогда не заговаривал со мной об этом, – пояснил он, – и фотографии отца в зале суда тоже нет.

Единственная фотография британской команды обвинения (опубликованная в «Иллюстрейтид Лондон Ньюз») сделана за пределами судебного зала{497}. Двенадцать хмурых мужчин в костюмах. Шоукросс сидит в центре, нога на ногу, руки скрещены на груди. Слева от него, глядя прямо на фотографа, сумрачный Дэвид Максвелл Файф, а рядом, в начале переднего ряда, – Лаутерпахт, тоже смотрит в камеру со скрещенными на груди руками. Он выглядит уверенным, даже удовлетворенным.

Мне хотелось знать, какое место занимал Лаутерпахт в судебном зале № 600. Теплым сентябрьским днем я отправился в фотоархив Getty Images в западном пригороде Лондона. Там я нашел много снимков с процесса, в том числе бесценную подборку, сделанную по заказу «Пикчер пост» – эта прекратившая свое существование газета в ту пору направила в трибунал несколько фоторепортеров. Были там контрольные листы – «снимки немецкого фотографа», с иронической улыбкой пояснил архивариус, – и множество негативов на хрупких стеклянных фотопластинках. Чтобы посмотреть их, понадобился специальный аппарат. Это занятие отняло много времени: каждую пластину требовалось вынуть из защитного прозрачного конверта, поместить в аппарат, аппарат настроить на резкость. За тот вечер, когда я упорно искал Лаутерпахта, через мои руки прошли сотни конвертиков и содержащихся внутри них стеклянных пластинок. Много часов спустя я наконец отловил Лаутерпахта в тот момент, когда он входил в суд в первый день заседаний – напряженный, в темном костюме с белой рубашкой, знакомые круглые очки высоко сидят на переносице. Он идет за Хартли Шоукроссом, который слегка пренебрежительно смотрит в камеру. Оба они должны вот-вот увидеть подсудимых.