Стоя позади, я видел, как неумело он действовал, вправляя перелом-вывих, больная ужасно кричала, корчась от боли. В результате вправление не удалось. Аксельрод потом спросил его:

— Ну, ты сделал как надо?

— Точно, как вы учили, — угодливый ответ.

Но по тому, как и что он делал, я знал, что ничего не получилось и больная будет хромать до конца жизни. Надо было переделывать, и чем скорей, тем лучше. Жалко молодую женщину: мне даже не столько было обидно за себя, сколько за больную.

С горькой усмешкой я вспомнил, как всего несколько дней назад меня называли «знаменитый профессор». Несмотря на всё, я был готов ему помочь: доктору нельзя ставить свой эгоизм выше профессионализма — доктор должен делать то, что нужно для больного. Доктор… в том-то и дело, что оба они не считали меня доктором.

Есть правильная поговорка: ни на что не напрашивайся и ни от чего не отказывайся.

Меня ни о чём не просили.

Вечером позвонил Ховард и, как тромбон, завопил:

— Владимир, ты должен сейчас прийти ко мне. Я тебе покажу что-то очень интересное.

Что бы это могло быть — может, он уже имеет на руках контракт с издательством?

Я поспешил к нему, а Ирина и Младший стали ждать меня с радостной новостью.

— Ну, как тебе понравилось во Флориде? Хорошо тебя принимали? — заорал он с порога.

Я привык к его бахвальству и никак не реагировал.

— Какое издательство приняло рукопись?

— Контракт с издательством почти готов, но сначала мы с тобой должны подписать контракт между нами. Он составлен на основании законов штата. В это ты можешь поверить. Я уже подписал. А теперь ты должен подписать вот здесь, — его голос неожиданно обрёл вкрадчивость и мягкость, прямо как переливчатые звуки арфы.

Он стал подсовывать мне листы и ручку.

— Я прочитаю это дома.

— Конечно, это твоё право, — мягко ворковал Ховард. — Ты даже можешь проконсультироваться с юристом. Только они дорого берут. Но я тебя уверяю, что там всё в порядке: лучшие условия для тебя. Потому что я очень тебя люблю, Владимир.

Он пошёл меня провожать, волоча за собой собачку, и всё приговаривал:

— Я сделаю тебя богаче того доктора Куппера. Как только ты подпишешь контракт, наш агент сразу получит деньги от издателя.

Ирина и Младший ждали меня в надежде услышать, наконец, радикальные новости о книге. Вместо этого я принёс проект контракта с Ховардом — не совсем то, чего мы ждали, но всё-таки деловая бумага. И мы втроём уселись её читать.

Контракт начинался с того, что Ховард считается основным автором будущей книги, хотя моё имя будет стоять первым. Я обязывался снабжать его разными рассказами и историями и буду иметь право контролировать, что он напишет. Доходы будут делиться так: 65 % ему и 35 % мне. При этом расходы за перевод на английский полностью обязан оплачивать я сам. Вся юридическая ответственность в случае любых претензий возлагалась на меня. И вдобавок ко всему этому я обязан впредь ничего не издавать без соавторства Ховарда.

Я был обескуражен, Ирина обозлена, а Младший пришёл в возбуждение и открыто надо мной посмеивался:

— Ну что — подпишешь?

— Конечно, нет. Ты бы подписал такое?

— А мне всё равно — это твоё дело.

Ирина от злости чуть не шипела:

— С самого начала было видно, что он жулик и подлец. Как и большинство других здесь, — не преминула добавить она. — Не надо было с ним связываться.

— Ты права, как всегда. Но у меня не было выбора. Да и теперь нет.

— Слушай, отец, — придумал Младший, — ты поторгуйся с ним, он обязательно уступит что-нибудь.

— Я не хочу с ним вообще разговаривать.

Самое обидное было, что опять рухнули мои надежды: уже более двух лет я так или иначе был занят устройством рукописи и готов был идти на компромиссы, только бы опубликовать книгу. Одним из таких компромиссов и был Ховард. Но ведь всё имеет свои пределы: не мог же я подарить ему свою книгу, да и все последующие тоже.

Ховард позвонил на следующий вечер, голос ласковый и вкрадчивый:

— Владимир, ты подписал наш контракт?

— Нет, я не согласен с ним.

— Что тебе не понравилось?

— Почти всё. Почему это ты — основной автор?

— Ну, это только такая формулировка…

— Рукопись уже написана мной, твоя должна быть только адаптация. Я — основной автор всех историй и рассказов.

— Ладно, ладно, давай уберём пункт об основном авторе, — он заговорил мягкой виолончелью. — Ведь твоё имя всё равно будет стоять впереди.

— Конечно, впереди. Не твоё же. Но почему тогда ты должен получать 65 %?

— Ах, Владимир, Владимир, ты даже не представляешь, как много ты станешь получать за выступления по приглашению после опубликования книги, — его голос был полон бархатистого тона контрабаса.

— Я не Генри Киссинджер, и мне не будут платить, как ему.

— Тебе будут платить больше! Уверяю тебя — ты будешь получать за каждое выступление тысячи.

— Ерунда! Ответь мне: почему это я всю жизнь должен издавать всё только с тобой?

— Ну, это юрист так просто написал, сам не знаю зачем… — он взвыл звуком плачущего саксофона.

— В общем, я буду консультироваться со своим юристом. Ты сказал, что это моё право.

Срывающимся голосом непрочищенного тромбона Ховард завопил:

— Это будет тебе дорого стоить! Ах, зачем я только сказал тебе это? Это была моя ошибка, — он опять сменил тональность и стал звучать, как плачущая скрипка. — Я люблю тебя, Владимир. Ты стал для меня как член семьи…

— Ага, поэтому ты считаешь возможным забрать себе мои деньги.

— Давай встретимся и изменим так, как ты считаешь нужным…

— Нет, сначала я буду консультироваться с юристом, сколько бы мне это ни стоило.

Я позвонил нашему первому американскому другу Эллану Графу и попросил совета. У него всегда находилось время меня выслушать, и он позвал меня на ланч.

— Скажи, ты хоть что-нибудь ему обещал и подписывал хоть какую-нибудь бумагу?

— Ни-че-го.

— Тогда ты ему ничего не должен. Лучше забудь про него.

— Про него я, конечно, забуду с радостью. Но я не могу забыть про свою рукопись. Ведь я так надеялся, что вот-вот будет издатель, и всё рухнуло…

— Покажи мне рукопись. Я знаю некоторых людей со связями в издательском мире. Может, я смогу рекомендовать им твою рукопись. Конечно, я не обещаю тебе миллионы, как твой Ховард, — добавил он с улыбкой.

— Спасибо. Я знаю, что ты — мой друг.