Получив это известие, Твен хотел в тот же день мчаться в Америку — жена отговорила. Роджерсу: «Я, кажется, ждал Вашей телеграммы и был готов; но, боже, как мало мы себя знаем и как легко обманываемся. Известие поразило меня как удар молнии. Оно выбило все мысли из моей головы, я метался туда и сюда, не сознавая, что делаю, и только одна безумная мысль крутилась в этом сумасшедшем бреду — что моя многолетняя мечта погибла… Была еще мысль — я должен был быть там и видеть, как она умирает; может быть, если б я был там, мы бы что-нибудь придумали, нашли какой-нибудь немыслимый способ…» Он спрашивал: может, Роджерс что-то напутал, сказал одно, а подразумевал другое? Тот ответил чуть суше обычного, что ничего не путал и никакого «немыслимого способа» нет, затем извинялся: его сердце «жесткое и старое», и он причинил другу боль. Твен отвечал: «Я буду хранить Вашу дружбу, пока мы живы; я всегда буду помнить, что Вы сделали для меня, и я никогда не сделаю ничего, что могло бы этой дружбе повредить. Мне 59 лет, и у меня еще никогда не было друга, который протянул бы мне руку, когда я тонул». Обычно такие письма пишут, расставаясь навек, и Твен, возможно, думал, что прощается с Адским Псом, но тот спокойно сообщил, что продолжает вести все дела друга, и сговорился с издательством «Харперс» о публикации будущих твеновских книг на выгодных условиях. Через несколько дней Твен оправился от удара. Роджерсу, на Новый год: «Всю жизнь я натыкался на счастливые шансы, и всегда они кончались ничем из-за моей глупости. Что ж, даже эта последняя неудача обернулась удачей — я встретил Вас. Жаль, Вы не были со мной с начала. Мы бы добились успеха». Он еще несколько раз заговаривал с Роджерсом о машине, потом перестал. Как-то он получил письмо от человека, предлагавшего ему прочесть свою книгу об изобретателях. «Да, я, как Вы говорите, интересуюсь изобретателями. Если Ваша книга о том, как их всех перебить, вышлите мне 9 экземпляров срочной почтой».

«К любопытным чертам моего характера принадлежат периодические перемены в моем настроении, внезапные переходы от глубокой хандры к полубезумным бурям и циклонам веселости». Отчаяние из-за гибели машины сменилось спокойствием: не о чем волноваться, нечего терять. В начале 1895 года Твен оценил свое состояние: дивиденды Оливии — четыре тысячи в год (а будет еще меньше), роялти — 11 тысяч, по четыре тысячи он будет зарабатывать новыми книгами. Жить вполне можно, но долги платить не из чего. Спасением может стать гастрольный тур. Понд предлагал организовать поездку по Штатам. Но этого мало. Стэнли недавно совершил кругосветный лекционный тур по Британской империи, имел громадный успех и заработал кучу денег; его агент Карлайл Смит все организовал на высшем уровне. Отважиться на такое путешествие Твену было непросто: он немолод, устал от поездов и отелей, платные выступления — унижение, «клоунство» (приватные речи в клубах — другое дело). Но это был шанс разделаться с долгами одним махом и стать свободным, да и посмотреть новые страны хотелось, к тому же можно написать книгу путевых очерков. Но сперва — «Жанна». Роджерсу: «Я должен стыдиться, и я стараюсь стыдиться, но не могу, мне с ней так хорошо». Книга, которую автор оценил как «свое лучшее и самое значительное произведение» (этого мнения никто не разделяет), была окончена 8 февраля.

Презрительно названная Оруэллом «чувствительной книжонкой», «Жанна» действительно самая сентиментальная из работ Твена. Он не мог писать с иронией о той, которую обожал с детства и считал воплощением лучшего в человечестве. «Она была правдива в такие времена, когда ложь была обычным явлением в устах людей; она была честна, когда целомудрие считалось утерянной добродетелью… она отдавала свой великий ум великим помыслам и великой цели, когда другие великие умы растрачивали себя на пустые прихоти и жалкое честолюбие; она была скромна, добра, деликатна, когда грубость и необузданность, можно сказать, были всеобщим явлением; она была полна сострадания, когда, как правило, всюду господствовала беспощадная жестокость; она была стойка, когда постоянство было даже неизвестно, и благородна в такой век, который давно забыл, что такое благородство… она была безупречно чиста душой и телом, когда общество даже в высших слоях было растленным и духовно и физически…»[33]

В «Принце и нищем» Твен вольно обращался с историческими фактами, здесь — строго следовал источникам (основной — «Жанна д'Арк» знаменитого Жюля Мишле). И все же он не отрицал, что писал Жанну, видя перед собой не столько историческую героиню, сколько своих женщин. Его Жанна — талантливая и пылкая, как Сюзи, логичная и рассудительная, как Клара, жалостливая, как Джин, «языкатая», как Джейн Клеменс, терпеливая, как Оливия. Отсюда главная и справедливая претензия литературоведов: героиня романа — американка XIX века, а не средневековая французская крестьянка. Твен писал антиклерикальный роман («…самые высшие чины христианской церкви повергали в ужас даже это омерзительное время зрелищем своей гнусной жизни, полной невообразимых предательств, убийств и скотства»); он лишил героиню фанатичной религиозности и сделал ее свободомыслящей.

Как восемнадцатилетняя неграмотная девушка могла быть успешным полководцем и политиком? Жанна на процессе объясняла, что ею руководили «голоса святых». Сейчас большинство историков считают, что она внушила себе «видения» и «голоса» — вещь обычная для Средневековья; что касается успехов, то она обладала достаточным умом, чтобы прислушиваться к советам опытных соратников. Писатели отвечали на этот вопрос по-разному. У Шекспира («Генрих VI») она — ведьма. У Анатоля Франса («Жизнь Жанны д'Арк») — прекрасный, но психически неуравновешенный человек; ее рассказы о «голосах» инспирированы церковниками. У Вольтера в «Генриаде» и «Опыте о нравах» («Орлеанская девственница» не в счет — она не о Жанне, а о церкви) — смелая «амазонка», ставшая жертвой церковных интриг. У Бернарда Шоу в «Святой Иоанне» — сообразительная девушка и при этом подлинная духовидица. У Ануя в «Жаворонке» она наделена сверхчувственным восприятием. У Мережковского в «Жанне д'Арк» — истинная христианка, ведомая Богом; у Леона Дени и Конан Дойла — медиум, выделявший эктоплазму. (Все сходятся лишь в одном: церковь поступила подло, казнив Жанну, и лицемерно, когда оправдала в 1456 году и канонизировала в 1920-м, объясняя ошибку «перегибами на местах».)

Так или иначе, никто (кроме Шиллера, сделавшего центром «Орлеанской девы» любовную интригу) тему «голосов» и «видений» обойти не мог. Твен ее проигнорировал. Он не хотел унижать героиню ни мистикой, ни психиатрией: на спасение Франции ее подвигли не «голоса», а патриотизм, а преуспела она просто потому, что была умна. У нее интеллект шахматиста: «Каждый ход был точно рассчитан, каждый был действенным и значительным, составляя последовательную цепь» — и блестящая интуиция. «В воскресенье утром «голоса» или какой-то внутренний инстинкт подсказали ей послать Дюнуа в Блуа возглавить командование и поспешить вместе с армией в Орлеан. «Из всех ее дарований самое поразительное — зрение. У нее ясновидящее око». Не подумав, я ляпнул как дурак: «Ясновидящее око? Ну и что тут особенного? Мы все не слепые». — «Нет, — ответил рыцарь, — люди с таким зрением рождаются редко». Потом он разъяснил мне смысл своих слов, и я все понял. Он сказал, что обыкновенный глаз видит и судит только о внешней стороне явлений. А ясновидящее око проникает в сущность человека, раскрывает его сердце и душу, обнажает его способности и возможности, именно то, что недоступно обычному глазу. Он добавил, что даже величайший полководец потерпит неудачу и ничего не добьется, если у него нет дара ясновидения. Иначе говоря, грош ему цена, раз он не умеет разбираться в людях и не в состоянии безошибочно оценить своих подчиненных. Он интуитивно чувствует, что один силен в стратегии, другой без раздумья готов броситься в огонь, третий обладает необыкновенной настойчивостью и упорством. Каждого он ставит на свое место и благодаря этому выигрывает». В вопрос о том, зачем же Жанна, такая умная, выдумывала «голоса», в конечном итоге ее погубившие, Твен вдаваться не стал: ему пришлось бы сделать ее либо психически больной, либо лгуньей, либо беспомощной игрушкой в чужих руках. Он следовал источникам, но игнорировал всё, что не укладывалось в его концепцию. Его Жанна жалостлива, кормит бездомных собак, заботится о бродягах; жестокой она не может быть, что бы ни говорили факты. «Историки утверждают: именно во время этого перехода Дюнуа сообщил Жанне, что англичане ждут подкреплений под командованием сэра Джона Фастольфа и будто бы Жанна, обратившись к Дюнуа, сказала: «Бастард, бастард, ради бога, предупреждаю вас, дайте мне знать о его приближении как можно скорее. Если же он появится, а я не буду о том знать, — не сносить вам головы!»