Затворив дверь за Раулем, Натан отправился на первый этаж продолжать свои счеты, прерванные приходом посетителя. Он уже переступил первые ступени лестницы, когда его позвал голос, звуки которого, кроткие и звучные, заставили забиться его сердце. Голос этот принадлежал Деборе. Жид поспешно вошел в нижнюю залу, где находилась его дочь.

Дебора, казавшаяся утомленной, лежала на широком диване. По странной прихоти, молодая девушка надела в этот день вместо вчерашнего простого платья ослепительно богатый восточный костюм. Жемчужное ожерелье обвивало ее гибкую шею. Цехины сверкали в ее черных волосах. Руки, закинутые назад, поддерживали томную голову. Легкие синеватые круги окружали ее веки и доказывали, что она провела бессонную ночь. Ни один из этих признаков страдания не избег нежных родительских взоров Натана.

– Дитя мое, дитя мое, – прошептал он с беспокойством. – Ты нездорова? Ты страдаешь?

– Небольшая мигрень, мой добрый батюшка, может быть, расстройство нервов, но это ничего, решительно ничего, – отвечала Дебора.

– Точно?

– Да, добрый батюшка, завтра утром все пройдет…

– Да услышит тебя Бог! – сказал он, несколько успокоившись. – Но скажи мне, ты сейчас звала меня?

– Звала…

– Чего ты хотела?

– Видеть вас и поговорить с вами, вот и все…

– Не хочешь ли ты спросить меня о чем-нибудь особенном?

– Решительно ни о чем.

– Тогда давай поговорим, но сначала объясни мне, зачем, против своего обыкновения, сегодня ты нарядилась так блистательно?

– Зачем!.. Право, сама не знаю… Просто прихоть, фантазия. Я убирала в шкафах, и этот костюм попался мне на глаза; мне пришло в голову надеть его, а так как я тотчас же почувствовала себя нездоровой, мне уже не хотелось переодеваться…

Натан не настаивал. Объяснение дочери показалось ему совершенно правдоподобным.

Наступило молчание. Без сомнения, Дебора искала средства привести разговор к тому предмету, к которому она давно желала приступить. Наконец она заговорила:

– Батюшка, у вас кто-то сейчас был?

– Да, тот молодой человек, которого ты приводила ко мне вчера.

Щеки Деборы покрылись легким румянцем, которого Натан не заметил.

– А, – прошептала она, – этот молодой человек опять приходил…

– Да, приходил.

– Зачем?.. Верно, опять занимать!

– Ошибаешься: он принес мне деньги, которые я дал ему взаймы вчера.

– Уже?

– О, этот дворянин очень торопился расплатиться.

– Вы говорите: дворянин?

– Да.

– Почему вы так думаете?

– Я не могу в этом сомневаться.

– Вы знаете его имя?

– Нет, не знаю.

– Ну, так на чем же вы основываете свое мнение?

– Дитя мое, вещь, которую он оставил мне в залог, фамильная драгоценность; заметь хорошенько, часы с гербом, с великолепным гербом, на котором представлена золотая осина в красном поле, притом маркизская корона.

– Но, батюшка, – сказала Дебора с притворным равнодушием, – нетрудно было бы отыскать в гербовнике, какой фамилии принадлежит этот герб.

– Конечно, это было бы легко, но к чему? С какой целью отыскивать его?

– Вы правы, с какой целью! Наверно, вы никогда уже не увидите этого дворянина!

– О! в этом ты ошибаешься, – возразил Натан, улыбаясь.

– Он вернется?

– И даже скоро.

– Занимать у вас денег?

– Именно.

– Однако, если он заплатил вам сегодня?

– Ты предполагаешь, что он не будет уже иметь надобности во мне?

– Мне кажется…

– Знаешь ли, какие деньги принес он мне сегодня?

– Откуда мне знать?

– Деньги, которые он выиграл в игорном доме. Он выиграл огромную сумму… двести тысяч ливров! Но эту сумму он приобрел ужасной ценой, он сделался игроком на всю жизнь… я это прочел в его глазах… Карточная лихорадка течет теперь в его жилах вместе с кровью; он опять будет играть, проиграет все выигранное и принесет мне в залог эти самые часы или какую-нибудь другую вещь…

Дебора уже не слышала отца.

«Игрок! – думала она. – Как жаль!..»

Жид продолжал:

– Видишь ли, мое бедное дитя, игрок соединяет в себе посредством этой дьявольской страсти все пороки, которые обыкновенно не идут рядом. Игрок! Ах! по-моему, лучше быть вором или развратником. Для игрока нет ничего священного. Он продаст жену, мать, чтобы достать денег для игры! Если бы он располагал такими сокровищами, какие я накопил в этом доме и которые со временем будут принадлежать тебе, он проиграл бы их в несколько часов!.. А когда у него не осталось бы ничего, он стал бы красть, чтобы только играть!..

Натан замолчал и закашлялся. Эта длинная тирада, сказанная с жаром, взволновала его до крайней степени. Одышка заставила его почувствовать в эту минуту, что он должен был воздерживаться старательно от декламации и излишнего воодушевления.

Дебора встала с дивана и побежала приготовить для отца стакан сахарной воды, в которую налила несколько капель лекарства. Натан опорожнил стакан залпом и почувствовал тотчас облегчение.

– Милая дочь, – прошептал он, – дорогое дитя, твой старый отец благодарит тебя…

– Зачем вы так горячитесь? – отвечала Дебора своим кротким голосом. И прибавила мысленно во второй раз:

«Игрок! Как жаль!..»

Отец и дочь обменялись еще несколькими незначительными словами. Потом кто-то постучал в дверь с улицы и Натан оставил Дебору, чтобы принять нового посетителя.

Как только жидовка осталась одна, она уселась опять на диване в своей прежней небрежной позе. Скоро глаза ее закрылись и она как будто заснула, но она не спала, она думала. О чем? Ах, Боже мой! О том молодом незнакомце, который со вчерашнего дня занимал ее таким странным образом.

«Батюшка проклинает игроков, – думала она, – и думает, что они неисправимы!.. Но говорят, что нет такого неисправимого недуга, который не могла бы излечить любовь!..»

Потом, долго мечтая на эту тему, она прибавила:

«Где найти гербовник, чтобы узнать его имя?..»

День кончился в ту минуту, когда Рауль оканчивал мысленно последние фразы монолога, переданного нами в прошлой главе. Густой туман, поднимавшийся от земли к небу, окружал Париж. Прохожие как будто терялись в этом тумане, все более и более сгущавшемся. Слабый свет начинал мелькать за узкими и темными окнами лавок улицы Сент-Оноре – печальное и жалкое освещение, предшественников газа, который ныне блистает в этих же местах. Рауль смотрел направо и налево.