Гранильщик опытный расчистит на экране —

Углы падения, наклоны каждой грани,

Надломы, россыпи и выбрызги луча,

Ярь благородную, как лошадь горяча!

Здесь – то же. Вижу я каноны симметрии,

Члененья четкие, антитезы́ крутые

И пронизавшие всю толщу речи всей

Скрещенья строгие незыблемых осей.

И мысли ясный луч, летя в граненом слове,

Как боевой клинок, все время наготове,

Дробится в радугу, и семь цветов ее

Прекрасной полнотой объемлют бытие!

Вот фиолетовость: то чудная динамо

Сгущает капли масть и так парит упрямо

По медным проводам – чтоб молния в плену

Нетленной силою наполнила страну.

Вот синева: то цвет, то холст комбинезона

Рабочего, то хмель прохладного озона,

Которым дышит труд: «жить стало веселей».

Вот голубой разлив: то блеск и звон морей,

Куда мы шлем суда, глуби воздушной сферы,

Где самолетам вслед чертят круги планеры.

Вот зелень: то леса, луга, сады, поля, —

С двойною силою родимая земля,

Неиссеченная враждебными межами.

Вот жемчуга, – то ширь, пшеницами и ржами

Заплеснутая, даль, где золото парит

Шарами цитрусов на ветках Гесперид.

Вот луч оранжевый – то сполох на огромных

Мартенах яростных, на исступленных домнах

Той стали огневой, ликуя и спеша,

Чтоб солнце вспомнила крылатая душа.

Вот алость, наконец, чистейший блеск сиропа,

То революция, вино, каким Европа

Еще упьется всласть, что каждый день и час

Во всех артериях пульсирует у нас.

Семь цветов радуги, раскованной в алмазе,

Переливаются, плетя взаимосвязи.

И алого луча тончайшую иглу

Встречаешь прописью в любом его углу.

Здесь диалектика – не росчерк на бумаге,

Не мозговой балет, не свист веселой шпаги, —

В ней зубья врубовки; в ней жала сверл и фрез,

Что прорезают мир от недр и до небес;

В ней перст прожектора, пред кем дрожит измена;

В ней неподкупный зонд, бездонный глаз рентгена,

Все видящий насквозь, в ней вечный тот магнит,

Что души компасов одной мечтой святит.

И – понимаешь все! «Проклятые вопросы»

Вмиг расплываются, как дым от папиросы,

Когда прохладный бриз вдруг вломится в окно,

И вбрызнет молодость, – и каждое звено

Вдруг зазвенит в тебе, сбивая прах застылый…

И – надо действовать!.. Материальной силой

Идея предстает, войдя в сознанье масс, —

Когда густит ее (добавлю я) алмаз…

«В наши дни, – пишет Василий Молодяков, – “Эпический цикл” вспоминают лишь как эпизод одической “сталинианы” – тема, морально болезненная для многих. Таких славословий как будто положено стыдиться, но искренность Шенгели, а также Пастернака и Бенедикта Лившица, нельзя ставить под сомнение, равно как вымученность “савеловских” “Стансов” Мандельштама и вынужденный характер стихов Ахматовой из цикла “Слава миру”. “Стыдиться” и “извиняться” за Шенгели нет необходимости.

“Эпический цикл” не сводится к поэмам о Сталине. Это действительно масштабный опыт создания интеллектуального, историко-философского, а не пропагандистского советского эпоса. Это выдающееся литературное произведение, хотя едва ли кто-то признает его бесспорной художественной удачей и, тем более, высшим достижением автора. Неполная удача – куда справедливее, чем «неудача» – Шенгели свидетельствует о невозможности создания видевшегося ему эпического произведения, в котором интеллектуальная и философская глубина и широкий историко-культурный контекст органически сочетались бы с прославлением режима и его вождя. Для этих целей нужен канон “попроще”, образцы которого дали Демьян Бедный и Маяковский…»

В 1939 году Шенгели издал свою книгу «Избранные стихи», куда вошло лишь одно, не печатавшееся прежде нигде стихотворение, в котором хотя бы мимоходом упоминается его «Эпический цикл», условно названный «венцом бытия»:

Поздно, поздно, Георгий!.. Ты пятый десяток ломаешь,

Стала зубы терять клинописная память твоя,

Стало слово черстветь, – а ты все о бессмертной мечтаешь

О поэме твоей, о «венце» твоего «бытия».

…А теперь – и закат! Проживешь ты, надеюсь, немало:

Ты двойного заряда, ничем не болел никогда;

Но мечта о бессмертной поэме (ты видишь?) увяла:

Мир – тебя обгонял, а твои уходили года…

Скорость движения мира и скорость собственной жизни у многих людей не совпадают, из-за чего совершенные нами дела остаются часто не реализованными и пропущенными миром. Шенгели был невероятно активным писателем, им было осуществлено множество огромных творческих замыслов, но половина из них остались миром «прозеванными», как он говорил о Сигизмунде Кржижановским. «Шенгели тяжело было быть незамеченным поэтом, – писал о нем в четвертом номере журнала «Арион» за 1997 год Михаил Гаспаров, – но он понимал, что незамеченность есть высшая форма необходимости людям… Поэт не творит мир – время романтических самомнений прошло… Поэт проясняет мир – в этом его настоящее призвание». Вот только жаль, что никто не знает, как его прояснить, если ты живешь – неуслышанным…»

За исключением двух отрывков из эпической поэмы о Сталине, опубликованных в третьем номере журнала «Наш современник» за 2006 год, и двух небольших по объему поэм на близкую им тему и отчасти раскрывающих образы вождей нашей революции в литературном сборнике «Киргизстан» за 1943 год, ничего другого, раскрывающего «венец бытия», нигде напечатано пока больше не было.

Это меняет историю русской поэзии

По словам академика Сергея Аркадьевича Векшинского, с которым Шенгели дружил со времен гимназической скамьи, наряду с освоением приемов стихотворчества он тщательно изучал еще и саму теорию стиха. «Я помню его первые опыты стихов, – говорил он. – Когда он приходил в негодование на то, что его стихи не звучат, сравнивая их со стихами Пушкина, и говорил о том, что его собственные стихи “дубовые”, что нужно серьезно разобраться и изучить законы, управляющие хорошим стихом… “Я должен разобраться”, – твердил он, и после этого недели и месяцы изучал фонетику и метрику стиха… и все это он делал только для того, чтобы знать, как строится стих».

Еще в 1912 году, когда Шенгели только начал писать стихи, он обратил внимание на то, что «ямб Пушкина не совпадает с определением ямба в школьном учебнике». И это подтолкнуло его к «систематическим наблюдениям над фактурой стиха у больших поэтов» и к чтению стиховедческой литературы. При этом, будучи по своей природе щедрым человеком, Шенгели, освоив открываемые им поэтические законы, использовал полученные знания не только для развития собственного поэтического творчества,