Смял в горле критику. Напором неуемным

Моральный перевес над всем тупым и темным

Бери, копя успех…

…Шесть правил для восстанья!

Кто ж не поймет меня, – те страсть и любованье,

С какими я гляжу на день звенящий тот,

Когда, отдав себя, чтобы спасать народ,

Сося из трубочки дрянной матросский кнастер,

Перо восстания взял несравненный мастер

И за строкой строку (в созвучиях штыков,

Равняя топот, стоп и ритм броневиков,

Катя в любой строфе на гребне многолюдий

Орудья лозунгов и лозунги орудий,

Расцвечивая слог в гиперболы гранат,

В метафоры костров, в шрапнельный звездопад,

Героев выводя и надвигая хоры

От клекта гочкисов до выгромов «Авроры»)

Вел несравненную поэму, – в первый раз

Дав эпосу звучать железным кликом масс!

О, как все дрогнуло! О, на каких карачках

Прочь поползла вся мразь, на древних кровокачках

Покинув рычаги! Как, с комом в горле, мир

Увидел въяве то, что вымечтал Шекспир:

Святейший кафарсис грознейшей из трагедий, —

Когда гнуснец-Макбет, уверенный в победе,

Стоял среди знамен, привычной кровью пьян,

И вдруг Бирманский лес пошел на Донзинан!

О, дни Октябрьские! Венец тысячелетий,

Зачин других поэм, что грянут на планете —

Земле!.. И в храм Искусств войдут, в руке рука,

Перчаточника сын и сын обувщика!..

Если хорошо помнить нашу историю, то «перчаточником» был не кто иной, как отец упомянутого выше Уильяма Шекспира, а «рабочим обувной мастерской» (то есть – сапожником) был отец самого Иосифа Виссарионовича Сталина. Так что это именно о них говорит так витиевато Георгий Аркадьевич, сообщая, что они «в храм Искусства войдут, в руке рука», руководствуясь в пути «картой Ленина в туманных просторах» – и так прямо «до мечтаемых триумфов». Надо сказать, что Шенгели практически постоянно обращался к имени Владимира Ильича – где напрямую, как это видно в строчке с «картой Ленина», а где – так и опосредованно, но так, что сквозь туманные образы проглядывает лицо нашего вождя революции. Просто удивительно, что современные литературоведы и другие исследователи поэм Георгия Шенгели не смогли увидеть в половине из них образ Владимира Ильича Ленина, прямолинейно утверждая, что речь в них идет исключительно о Сталине.

Так, например, в 1937 году журнал «Новый мир» (№ 9) напечатал поэму Шенгели «Ушедшие в камень», о которой все пишут, что последние полсотни строк в ней – о Сталине. «Но ни в черновом, ни в беловом автографах, ни в авторской машинописи на присутствие этой концовки, которая появилась тут вне всякой уследимой связи с текстом поэмы, нет даже намека», – писал известный литературовед Вадим Перельмутер, да и журналист Надя Кеворкина тоже написала в журнале «Твердый знакЪ», что завершающие эту поэму 50 строчек – именно о Сталине. «Говорят, их приделали в редакции», – говорит она, вторя Перельмутеру.

«Шенгели стремился здесь, вероятно, искупить грех прославления Сталина в “эпическом цикле” из 15 поэм, одна из которых – “Ушедшие в камень” – была опубликована в 1937 году в журнале “Новый мир”», – писал в унисон всем литературовед Михаил Федорович Пьяных.

Но эти 50 строчек (а точнее – 31, так как часть строк была по ходу последней публикации где-то потеряна) в том виде, как они напечатаны сегодня, – они о Ленине! Это же видно по самому тексту поэмы и по образу созданного в ней вождя, который «четырнадцатыйгод, закрыв глаза, спит в Мавзолее…» – так что, если вспомнить год написания этой поэмы – 1937-й, то нетрудно подсчитать, что тот, кто уже четырнадцатый год «спит в Мавзолее» – это тот, кто умер и был положен в нем в 1924 году, а этот человек – это и есть именно Ленин!.. Да и в сегодняшнем варианте поэмы «Ушедшие в камень» нет прямого упоминания о Сталине! Эта поэма – о борьбе большевиков с белыми в керченских катакомбах, и в самом конце ее – немного о Ленине. Почему же все привязывают эту поэму к имени одного Сталина – непонятно…

Вот эпизод из поэмы «Ушедшие в камень», которая впервые после своего выхода в 1937 году в «Новом мире» была переиздана в книге поэм Георгия Шенгели «Вихрь железный» (М.: Современник, 1988):

…Верней всего, что было так и так:

Когда гудит над миром Вихрь железный,

Тогда нельзя себе не выбрать флаг,

Один из двух, – из разделенных бездной;

И человек, сознание свое

Всем бытием грозы определяя,

Становится, пылая и сжигая,

На классовый рубеж – на лезвие.

А Вихрь гудел по всем меридианам.

Романовы, что взять корону вышли

Из закоптелых стен монастыря

Ипатьевского, кончились в подвале

Ипатьевского дома…

…Шла бойня. И никто на всей земле

Не знал, куда прибьет эпоху буря.

Но был один, кто, глаз лукавый щуря,

Все понимал, пером водя в Кремле.

…Шли миллионы. Приходилось туго,

Заводы стыли. Прятал хлеб кулак.

Сыпняк блуждал, вкруг измена зрела,

Вздуваясь гнойниками. Старый мир:

Бесхлебье, бессапожье, бездорожье,

Изнеженность, истрепанность, измор,

Невежество, неверье, неуменье —

Все пыжилось, хрипело, упиралось,

Дрожало, ныло, ляскало зубами,

Брело на цыпочках, ползло на брюхе,

Из-за угла высовывая нос,

Ухмылку; заносило нож, дубину,

Мешая жить, мешая создавать…

Но шла Россия. Шел литейщик, пахарь,

Боец, подвижник. Тяжко, трудно шел.

Неодолимо шел. К Социализму!

…Страна казалась тигровою шкурой

В чернополосице властей, режимов,

Фронтов, бандитских гнезд, армейских групп.

И витязем, поднявшим эту шкуру,

Провидевшим Грядущее во мгле,

Был скромный, мудрый человек в Кремле…

…Все это – было. И никто не смеет

Забыть про это.

Протекли года…

Свинцовая щетина заторчала,

Редея, на висках сорокалетних;

Проходит жизнь…

Четырнадцатый год,

Закрыв глаза, спит в Мавзолее Тот,

Кто вел, кто знал…

Густые самоцветы

Кремлевских звезд, как лучший дар земли,

Горят над ним, – а в небе, в блеск одеты,

Воздушные рокочут корабли.

И вдоль гранитов розовой гробницы

В день Октября проходят вереницы,

Проходят миллионы, – чья душа

Вдохнула жизнь, его огнем дыша!

За этими гудящими рядами

Сплотился Труд: огромных топок пламя,

Сгущенье молний в меди поводов,

Бунты