Дул сильный ветер, бросая ей в лицо горсти песка. Эмили шла вдоль шоссе. Она приказала себе не вздрагивать каждый раз при виде тела, старалась смотреть только вперед и думать о посторонних вещах, но чем ближе к центру она подходила, тем глубже ужас запускал в нее свои когти и требовал, чтобы она развернулась и побежала прочь отсюда. Песчинка попала ей в глаз, и Эмили потерла его, но боль не прошла.

Она прошла мимо заправки со сгоревшими легковушками и грузовиками. Эмили действовала, как запрограммированный робот: бездумно передвигала ноги, стремясь к цели. Она дошла до больницы. Перешагнула через нечто, состоящее из обрывков одежды, человеческой кожи и костей, и открыла боковую дверь. Пошла по коридору, не узнавая ничего вокруг, потому что часть ее мозга была закрыта. Дойдя до дверей в отделение «Скорой помощи», она сбросила рюкзак и закрыла глаза. А потом вошла.

Запах был жутким. Некоторое время Эмили постояла неподвижно, привыкая к нему. Затем приблизилась к стойке и стала ощупывать ее. Ей под руки попадались различные предметы, в маленьких она узнавала, например, степлер или именную бирку, а среди тех, что покрупнее, жаждала найти то, за чем пришла и о чем старалась не думать. Так Эмили добралась до стены и застонала.

Она дважды обыскала стойку. Затем вернулась к тому месту, где раньше лежало элементарное слово, опустилась на четвереньки и стала искать его на полу. Почти сразу наткнулась на ткань и волосы, и ее стон перерос в вопль. Продолжать поиски она не смогла – у нее не хватило духу ползать среди трупов. Она поднялась на ноги. Ей в голову пришла мысль: «Я заблудилась». Ей уже не найти выход. Она проведет остаток жизни, ползая по телам тех, для кого она стала причиной гибели, и будет искать выход, страшась открыть глаза и оглядеться. Ее дыхание участилось и перемежалось взвизгами. Наконец ее руки нащупали дверь, и она выползла наружу.

* * *

Эмили вернулась в тот дом. Она могла бы вернуться в дом Гарри, но там ее ждали воспоминания. В четырех стенах Эмили почувствовала себя спокойнее. Она тщательно вымыла руки в бачке, потом села на унитаз и уставилась в никуда. Оцепенела. Где же слово? Оно должно быть там.

Вероятно, Йитс намеренно поставил ее в такое положение. Вероятно, он уже давно забрал слово, тайком. За ней все это время следили, и сейчас они окружают ее, стягиваясь сюда по разным улицам и шепотом переговариваясь друг с другом…

И все же ей казалось, что это не так. Эмили плохо понимала Йитса, но по опыту знала, что люди, наделенные властью, всегда используют эту власть. Она чувствовала, что слово там. Она остро это чувствовала.

Неожиданно ей в голову пришла одна мысль. Эмили встала.

* * *

Она вернулась в больницу, к дверям, ведущим в отделение «Скорой помощи». Привалила свой рюкзак к стене и достала фотоаппарат, который нашла в том доме. Эмили загодя проверила заряд аккумулятора и на всякий случай сфотографировала огнетушитель. После этого закрыла глаза и переступила порог.

Она прошла вглубь на несколько шагов и подняла аппарат. Ее мысль состояла в том, что эта штука – действительно слово. Оно было на окаменелом куске дерева, но дерево как таковое не играло важной роли. Главным был символ. Эмили нажала на кнопку и сквозь веки увидела вспышку. Слегка сместив фотоаппарат, опять нажала на кнопку. Она сделает множество снимков. На большинстве из них будут запечатлены страшные картины, но на одном окажется слово. Люди заходили в это помещение и превращались в убийц, ergo, слово находилось там, где его можно было увидеть. Эмили снова сместила аппарат, нажала кнопку и сделала еще один снимок. Она будет снимать, пока в аппарате хватит памяти. Потом перекинет фотографии на компьютер, увеличит их в тысячу раз и изучит каждую, пиксель за пикселем. На это уйдет целая вечность. Она увидит страшные вещи. Но своего добьется. Она найдет то, что выглядит как кусок деревяшки. И поймет, где расположено само слово. Она увеличит его в сотню раз, пока оно не вылезет за края монитора. И скопирует его. Слово – это не вещь. Это информация. Ее можно продублировать. Она скопирует его, вырежет на куске дерева, и это будет то же самое. Возможно, она найдет кого-нибудь, кто поможет ей, чтобы ей не приходилось держать в голове все слово. Она разделит его на сотню крохотных кусочков, пронумерует их, чтобы потом можно было собрать. Ей придется придумать, как безопасно переносить его. Держать его закрытым. Эмили снова нажала на кнопку. Хорошо бы сделать из него ожерелье.

* * *

Эмили вышла из больницы. Воздух казался невероятно свежим, и она буквально глотала его. Сначала она просто шла, потом побежала. Рюкзак бил ее по спине. Она крепко прижимала к себе фотоаппарат. Надо бы остановиться и завернуть его во что-то мягкое, а потом убрать в рюкзак. Но Эмили не могла остановиться и бежала по мертвым улицам. Над головой проорала ворона. Она крикнула ей в ответ, издала нечто, похожее на безумный йодль, который разорвал царившую вокруг тишину. А ведь она должна соблюдать осторожность. Ведь они могут услышать ее. Эмили бежала, изредка икая и что-то бормоча себе под нос. Ей отчаянно хотелось оказаться как можно дальше от этого места, там, где можно будет вдохнуть полной грудью и завизжать от радости – ей этого так хотелось…

* * *

Йитс поднялся на крыльцо, и его окружили дворецкие. Он думал, что они закончатся у подножия лестницы, но здесь их оказалось еще больше. Один поспешил проводить его через открытые двойные двери, другой принялся мягко расспрашивать, не желает ли он выпить прохладительного, третий захотел забрать у него пальто. Все это сопровождалось переговорами на низких тонах, и Йитсу стало казаться, будто он движется в бурлящем потоке. Он позволил, чтобы с него сняли пальто. Четвертый дворецкий вообще проявил небывалую наглость: быстро подошел к нему и поправил галстук-бабочку. Дворецкий, который хотел напоить Йитса прохладительным, встал так, чтобы Йитсу достаточно было сделать один шаг – и бокал с шампанским сам оказался бы у него в руке. Однако Йитс не знал этого дворецкого и ни за что на свете не позволил бы абсолютно чужому человеку поить его любыми напитками.

– Там испанец, – сказал Элиот.

Он вслед за Йитсом поднялся по лестнице и сейчас заглядывал в дом. Дворецкие шарахались от него, словно он был утлым суденышком в бушующем океане, а все потому, что Элиот не надел смокинг. На нем был коричневый костюм и бежевое пальто, которое Йитсу пришлось бы в буквальном смысле сдирать с него, если бы он вдруг захотел увидеть его в чем-то еще. Это, естественно, был определенный кодекс. Организация устанавливала потолок для качества одежды, которую разрешалось носить поэтам, и этот потолок зависел от уровня поэта. Суть заключалась в том, чтобы избежать ситуаций, когда недавно закончивший школу поэт осознавал, что в этом мире ему доступно практически все, и принимался скупать костюмы по диким ценам, машины за триста тысяч долларов и тем самым привлекал к себе внимание. В техническом плане этот код распространялся и на Йитса. Технически стоимость всего его наряда не должна была бы превышать половину стоимости тех туфель, что сейчас были на нем. Однако Йитс не следовал кодексу, потому что не был двадцатилетним идиотом, которому требовалась защита от соблазнов. Он был достаточно умным, чтобы уважать значение кодекса, но при этом рабски не следовать его букве. Элиот же был в костюме из прошлого века, в отвратительных башмаках из обычного универмага и в совершенно мятом пальто. Он отказывался нарушать правила даже ради того, чтобы спасти себе жизнь, и это было самым главным в Элиоте.