Весь Лос-Аламос был в шоке. Многие оплакивали уход любимого лидера нации, отеческой фигуры, того, кто был президентом США в течение 13 лет. Некоторые задавались вопросом, продолжится ли существование Манхэттенского проекта. Во время панихиды, состоявшейся на Холме в следующее воскресенье, 15 апреля, Оппенгеймер произнес поминальную речь. Он начал ее цитатой из индийской священной книги «Бхагавад-Гита»:

«Вера каждого соответствует его природе. Человек образован верой; он таков, какова его вера»[140]. Рузвельт верил в то же, что и миллионы мужчин и женщин во всем мире. Поэтому мы можем сохранять надежду, поэтому было бы правильно, если бы мы все посвятили себя надежде, что доброе дело Рузвельта не завершится с наступлением его смерти.

Преемник Рузвельта Гарри Трумэн проработал в должности вице-президента всего несколько месяцев. Он спросил Элеонор, вдову Рузвельта: «Могу ли я что-то сделать для вас?» Она ответила: «А можем ли мы что-то сделать за вас? Сейчас в беде оказались именно вы».

Будучи сенатором от демократической партии, Трумэн завоевал определенную известность и уважение благодаря своей кампании по борьбе с чрезмерными военными расходами, создав специальный сенатский комитет по исследованию национальной программы обороны, ставший известным как «Комитет Трумэна». Он постоянно думал над тем, откуда берутся серьезные расхождения затрат американского военного ведомства с бюджетом. На тот момент военный министр Стимсон считал его человеком, не заслуживающим доверия, и досадной помехой. Поскольку Трумэн не входил в число надежных членов «внутреннего круга» американской администрации, ему не сообщали о Манхэттенском проекте. Поэтому ему так и не удавалось понять, откуда в военном бюджете такие траты. Пока не удавалось.

Стимсону было поручено выяснить, куда уходят деньги.

«Алсос» не обнаружила Вайцзеккера в Страсбурге, поскольку в конце августа 1944 года ученый уехал в Хехинген, якобы в шестинедельную командировку в Физический институт Общества кайзера Вильгельма; но на самом деле он не планировал возвращаться во Францию, вновь охваченную войной. Вскоре из Швейцарии вернулся Гейзенберг, сообщивший о провале наступления Рунштедта в Арденнах. Американцы потеряли около 80 000 человек, немцы — немного больше. Последние резервы немецкой армии были истрачены, люфтваффе практически разгромлена. В начале февраля 1945 года линия фронта в основном пролегала там же, где и в декабре 1944-го.

Война была проиграна, но, по мнению Герлаха, теперь следовало завоевать мир. Если бы немецкие физики последним рывком смогли довести реактор до критической точки, это было бы великое достижение. Одно из тех, которое, пожалуй, смогло бы значительно улучшить условия для послевоенного восстановления Германии. Вдобавок из-за того, что в конце войны жертвы становились все более массовыми, Герлах отлично понимал, какой «тихой гаванью» стала в эти последние месяцы ядерная программа. «Снова и снова чиновники, контролирующие исследования и разработки, принуждают нас [заниматься крупномасштабными экспериментами], — писал он Гейзенбергу в октябре 1944 года. — И я вынужден признать, что они правы, так как для таких экспериментов мы можем забрать с фронта и спасти многих людей».

Удалось достичь многообещающих промежуточных результатов. Виртц сообщал из Берлина, что в ходе экспериментов с реактором (при использовании графита в качестве экрана и отражателя нейтронов) в подземной лаборатории получилось размножить нейтроны с коэффициентом 3,37. Физики «Уранового общества» боролись за тяжелую воду, необходимую для проведения заключительных экспериментов. Пластинчатая конфигурация, которую упрямо продолжал продвигать Гейзенберг, наконец уступила место более перспективной решетчатой структуре.

Но времени не хватало. Советские войска с угрожающей скоростью наступали на Берлин. Герлаху ничего не оставалось, кроме как эвакуироваться вместе с драгоценным сырьем. В день эвакуации он сообщил своему другу Росбауду, что им следует покинуть Берлин «с тяжелым грузом».

Герлах, Виртц и Дибнер сначала уехали в Куммерсдорф, затем — на юго-запад, в лабораторию города Штадтильм, расположенного примерно в 200 километрах от Берлина. Там Дибнер готовился завершить свои эксперименты. Гейзенберг, узнав об этом, возмутился. Даже в такой момент он не был готов отдать сырье, выделенное его исследовательской группе, своему сопернику Дибнеру. Гейзенберг и Вайцзеккер совершили полное опасностей путешествие из Хехингена в Штадтитльм, намереваясь выразить протест и потребовать, чтобы сырье было отправлено в пещерную лабораторию Хайгерлоха.

Но этому не суждено было произойти. Когда в реактор В-VIII залили последние капли тяжелой воды, он дал десятикратное увеличение размножения нейтронов. Этот результат превосходил все, о которых до сих пор официально сообщало «Урановое общество», но, по оценкам физиков, для достижения критической точки был нужен реактор, примерно в два раза меньший[141].

Союзные войска форсировали Рейн в феврале и 6 марта взяли Кельн. Гейзенберг решил забыть о теории и использовать остатки урана и тяжелой воды из Штадтильма, чтобы последним рывком вывести реактор на критическую точку. В конце марта американские войска приближались к Штадтильму. Когда Герлах вернулся в Мюнхен в начале апреля, то обнаружил, что уже не может связаться с физиками из Штадтильма. Через несколько дней была потеряна связь и с Берлином.

Предполагается, что Курчатов узнал об имплозивном методе от Теодора Холла. Молодой шпион передал простой шифр, основанный на «Листьях травы» Уолта Уитмена, назначив своему гарвардскому товарищу Саксу встречу в Альбукерке в декабре 1944 года. На той встрече Холл вручил Саксу пару страниц рукописных заметок, в которых привел первые результаты экспериментов Ra-La и краткое теоретическое описание имплозивного принципа. Курчатов объявил, что эти материалы очень интересны. В отчете от 16 марта 1945 года он писал: