Еще к Лорану являлись гости. Фрэнсис, подойдя к хижине, свистел, но иногда ответа не было. Это означало, что с Лораном кто-то есть, и они часто оставались на ночь, прежде чем взвалить на плечи свою поклажу и отправиться в путь, а по пятам за ними бежали собаки. Фрэнсис обнаружил, что способен чудовищно ревновать, с головой погружаясь в это чувство. Не один раз он приходил рано утром и прятался в кустах за хижиной, ожидая, когда гости уйдут, в поисках улик изучая их лица и ничего не находя. Большинство из них были французами или индейцами: пришедшие издалека, сомнительного вида мужчины, более привыкшие спать под открытым небом, нежели под крышей. Они приносили Лорану меха, табак и патроны, а потом уходили восвояси. Иногда же они, похоже, приходили и уходили ни с чем. Однажды, после особенно истеричной перепалки, Лоран рассказал Фрэнсису, с чем связаны эти визиты: речь шла о том, чтобы кое-что основать, а именно свою торговую компанию, и это должно храниться в тайне, дабы на них не обрушился гнев Компании Гудзонова залива, если кто-нибудь прознает. У Фрэнсиса будто гора с плеч свалилась, и он впал в буйную радость, после чего Лоран взял скрипку и принялся играть, бегая за ним по всей хижине, пока наконец Фрэнсис, захлебываясь от хохота, не выбежал на улицу. Вдали на тропе он кого-то заметил и тут же метнулся обратно. Он видел того человека буквально одно мгновение, но ему показалось, что это его мать. После чего он не один день прожил в страхе неопределенности, но дома ничего не изменилось. Если она что-то и видела, то, во всяком случае, ничего такого не подумала.

Пришла осень, а вместе с ней школа, потом зима. Он уже не мог так часто видеть Лорана, но время от времени, дождавшись, когда родители отправятся в постель, крался по тропинке и свистел. Иногда он слышал ответный свист, а иногда нет. Со временем ему стало казаться, будто ответный свист раздается все реже и реже.

Как-то весной, после очередной загадочной отлучки, Лоран принялся намекать, что должно произойти нечто очень важное. Что он вот-вот наживет целое состояние. Фрэнсиса смущали и беспокоили эти туманные и, как правило, пьяные намеки. Не собирается ли Лоран уехать из Дав-Ривер? Что тогда будет с ним, Фрэнсисом? Если попытаться выведать Лорановы планы, тот станет его дразнить, а шутки у француза бывали грубы и жестоки. Он часто заговаривал о будущей Фрэнсисовой жене и семье, или о походах к шлюхам, или о жизни к югу от границы.

Был один случай, первый в ряду многих, оба тогда пили. Это случилось ранним летом, когда вечера стали достаточно теплыми, чтобы коротать время на улице. Первые пчелы прилетели оттуда, где они провели холода, и жужжали вокруг цветущей яблони. Всего семь месяцев тому назад.

— Конечно, к тому времени, — снова намекал Лоран на свое грядущее богатство, — ты женишься и поселишься на какой-нибудь маленькой ферме, заведешь пригоршню ребятишек, а обо мне и думать позабудешь.

— Надо полагать. — Фрэнсис уже научился разыгрывать эти безотрадные сценки. Если он примется возражать, то лишь подзадорит Лорана.

— Окончив школу, ты здесь, небось, не останешься, а? Здесь тебе делать нечего, верно?

— Нет… Наверное, поеду в Торонто. Может, иной раз и навещу тебя посмотреть, как ты управляешься с инвалидной коляской.

Лоран хрюкнул и осушил свой стакан. Фрэнсис тогда подумал, что сегодня он пьет больше обычного. Затем Лоран вздохнул:

— Я серьезно, р'tit ami[13]. Не стоит тебе здесь оставаться. Это никчемное место. Валил бы ты отсюда как можно скорей. Я-то просто старый деревенский дурачок…

— Ты? Ты же собираешься разбогатеть, забыл? Куда захочешь тогда и поезжай. Сможешь перебраться в Торонто…

— Ой, заткнись! Ты не должен здесь оставаться! И уж точно не должен оставаться со мной. Это нехорошо. Я нехороший.

— Что ты имеешь в виду? — Фрэнсис пытался скрыть дрожь в голосе. — Не смеши меня. Ты просто пьян, вот и все.

Лоран повернулся к нему и проговорил с пугающей ясностью:

— Я долбаный идиот. Ты долбаный идиот. И ты должен пилить отсюда к своим маме и папе. — У него было неприятное лицо, глаза сузились от выпитого. — Дуй отсюда! Чего ты ждешь? Проваливай!

Фрэнсис встал в полном отчаянии. Он не хотел, чтобы Лоран увидел его плачущим. Но и просто уйти он не мог.

— Ты не знаешь, что говоришь, — спокойно, как мог, проговорил он. — Я в этом уверен. Это такая же ерунда, как твои россказни о походах в бордель и разбросанных по всему свету детях и… все такое. Я же вижу, как ты на меня смотришь…

— Ах, mon Dieu![14]Кто же на тебя так не смотрит? Ты самое прекрасное существо из всех, кого я видел. Но ты долбаный глупый ребенок. Ты мне надоел. И я женат.

Фрэнсис застыл, совершенно ошеломленный, не в состоянии ни поверить, ни что-нибудь ответить.

— Ты лжешь, — наконец выдавил из себя он.

Лоран устало смотрел на него, так, словно, произнеся эти слова, от чего-то освободился.

— Нет, это правда, mon ami[15].

Фрэнсис почувствовал, как у него вдребезги разбивается сердце. Он удивлялся, почему не падает, не теряет сознание, ведь боль была невыносимой. Он повернулся и пошел прочь от хижины, пересек одно из отцовских полей и оказался в лесу. Он побежал, и неровное прерывистое дыхание скрывало рвущиеся из него рыдания. Через какое-то время он остановился, встал на колени перед громадной сосной и стал биться головой о корень. Он не знал, как долго там оставался, возможно, оглушенный, радуясь боли, подавляющей другие, более страшные мучения.

Лоран отыскал его почти затемно. Он выследил его, словно одного из своих раненых волков, повторив весь беспорядочный путь сквозь кустарники. Здесь он склонился над Фрэнсисом и взял его на руки, трогал рану на лбу, шептал извинения, и на щеках его блестели слезы.

Короче, думал Фрэнсис после того вечера, он победил. Пусть Лоран был женат, пусть у него был сын; все это в прошлом и сейчас не имеет для них никакого значения. Но все же Лоран сопротивлялся попыткам Фрэнсиса припереть его к стенке и выяснить отношения. По правде говоря, он просто не хотел, чтобы Фрэнсис что-либо менял в его жизни, не хотел, чтобы тот стал для него чем-то большим, нежели случайное развлечение. Неровным, дрожащим голосом Фрэнсис обвинял Лорана в том, что тому наплевать на него. Лоран, грубо, без обиняков, соглашался.

И пошло́, и пошло́. Одни и те же разговоры повторялись с незначительными, бессмысленными вариациями на протяжении множества летних вечеров. Фрэнсис спрашивал себя, как долго он сможет выносить эту изощренную пытку, но отказаться от нее был не в состоянии. В присутствии Лорана он старался выглядеть легкомысленным и беззаботным, но не слишком в этом преуспевал. В глубине души он понимал, что рано или поздно Лоран совсем его оттолкнет. Но подобно мотыльку, летящему на пламя свечи, он не мог удержаться от посещений хижины, хотя Лорана там не было все чаще и чаще. Он не понимал, как могли так сильно измениться чувства Лорана, в то время как его только усиливались.