– Вероятно, голосу нужно было снова и снова повторить какое-то событие из прошлого… Нам не нужно о нем знать. Да это невозможно. Могу утверждать: там была бабочка…

– Чтоб ей пусто было! – в сердцах сказал Левицкий. – Все равно не могу поверить… Такой удар для господина Александрова… Надежды разрушены. И ради чего? У него же все в руках было…

Ванзаров покачал головой.

– Нет, не было… Юный Платон Петрович не смог бы сделать карьеру великого певца.

– Но почему?! – не унимался Левицкий. – Театр есть, талант есть, выходи на сцену и пой, сколько душе угодно!

– По вполне логическим причинам. Во-первых, он долго не мог понять, что голос живет в нем. Наверняка переживал тяжкие душевные муки, не понимая их причины. Его внешняя строгость как раз говорит: ему было что скрывать в себе… Открытие голоса пришло внезапно. В январе, когда актер застрелил жену на сцене, Платон увидел лицо мертвой женщины, на которую упала бумажная бабочка. И тут голос ожил… Мы не знаем, как это случилось, упал он в обморок или закричал. Есть точный факт: после этого убийства в «Аквариуме» ночью слышали прекрасный голос. Морев думал, что это поет неуспокоенная душа артистки. А это пел Платон. Причем пел так, чтобы его не нашли. Забирался высоко. Для этого отлично подходил трос. Уцепившись на одном, тянешь за другой и поднимаешься в небеса. В театре прекрасная акустика. Если петь сверху, невозможно определить, где находится поющий…

– Допустим, голос у Платона проснулся недавно, – сказал пристав. – И что с того? Что это меняет?

– Почти все, – ответил Ванзаров. – Платон долго не мог понять, что вызывает голос. Поэтому призрака не слышали до мая. Второй раз голос проснулся, когда на улице сбили женщину, и, вероятно, Платон оказался в уличной толпе зевак. Тут произошла первая публичная демонстрация его силы… Халтурин долго не мог забыть. Платон никому не мог признаться, что невероятный голос к нему приходит после лицезрения мертвого лица с бабочкой. Другой факт: что Платону с голосом делать? Он серьезный юноша, наследник театральной империи с задатками сильного коммерсанта. Как ему превратиться в певца? Причем с женским сопрано. Быть эстрадным имитатором и звукоподражателем женского голоса? Совершенно невозможно…

– Он ведь надевал женское платье и парик в жизни! Что мешало это сделать на сцене?

– Платье и парик Платон надевал, чтобы его не узнали. И даже взял псевдоним Вельцева. С намеком на нашу отечественную звезду. Так он явился к профессору Греннинг-Вильде, так общался с барышнями, будущими жертвами. И даже рискнул явиться перед Моревым и Гляссом для прослушивания. Захваченные голосом, они его не узнали…

– В женском платье на сцену вышел в «Неметти». Разве не так?

– Да, вышел, – согласился Ванзаров. – И хотел повторить выход в «Аквариуме», убив Кавальери. Причем, убив ее, он убивал сразу двух зайцев. Одним зайцем, так сказать, он вызывал голос. А вторым зайцем снимал с дяди и театра долговые обязательства. Кавальери и сама хотела немножко разорить Александрова. Но не знала, что должна стать жертвой.

Левицкий замахал пальцем, решительно возражая:

– Это не доказывает, почему Платон не мог управлять театром и петь на сцене!

Ванзаров слез с подоконника и переместился на стул. Турчанович поменял щеку, штабс-капитану хорошо спалось…

– Помните, у Платона есть идея об андрогинах…

– Ну, приехали, – сказал Лебедев. – До греков ваших обожаемых добрались.

– Можно только предположить, – сказал Ванзаров. – В душе Платона жило две личности. Одна мужская, рациональная, деловая, крепкого хозяина, будущего управляющего «Аквариумом». А другая – женская, которая называла себя Баттерфляй. У нее был великий природный талант. Андрогин соединился. Мужская половина его души не могла и подумать, чтобы петь на сцене. А женская этого требовала. Платон сражался сам с собой. Да и как он мог петь, если голос являлся только после жертвы. Не держать же под сценой запас свежих барышень… Голос рос и требовал новых жертв. Платон боролся с ним как мог. Например, при мне делал запись в свой дневник, в этот гроссбух, который вы прочли, Евгений Илларионович. Как будто помогал поймать себя…

– Защищаете и оправдываете убийцу? – строго спросил пристав.

– Вы хотели знать причины, я открыл перед вами логическую цепочку, – ответил Ванзаров. – Его мужская половина действительно боролась с голосом. Он три месяца довольствовался тем, что поднимал засыхающую Карпову, клал ей на лицо новую бабочку. Голосу хватало. Но тело нашел рабочий сцены. Голос потребовал новую жертву. Пришел черед Савкиной…

– Кто же принудил ее к половому акту? – без формальностей спросил Лебедев. – Кто этот индюк из дневника?

– Тот же, от кого забеременела Карпова. И с кем у нее была повторная связь за несколько часов до смерти.

– Любитель нюхать табак, месье Морев постарался?

– Нет, Аполлон Григорьевич, это Вронский…

– Почему не Морев?

– Морев слышал у Карповой великий голос. То есть Платон сам к нему приходил. А Вронский удобен и неразборчив. Когда же он отправился в бега, Платону не оставалось ничего, как пригласить Анну Фальк к Гляссу. Кавальери похищена, голос требовал свежей жертвы.

– Но вас, друг мой, он хотел прихлопнуть мешком совсем не ради голоса, – сказал Лебедев. – Да и Морева тоже. Где же тут хороший мальчик Платон, который борется с кровожадной девочкой у себя в душе?

Ванзаров согласно кивнул.

– Да, меня хотел убить из деловых причин: сыщик слишком глубоко копает. Платон был наверху сцены и видел, как мы с Варламовым подвешиваем мешок.

– Только домыслы…

– Нет, не домыслы, Аполлон Григорьевич, факты. Из театральной публики только Платон не спросил меня, что мы делали с Варламовым ночью. Почему? Простой ответ: он видел. Как мог видеть, когда сцена была пуста? Видел сверху, находился на мостике или на тросе. Откуда и пел. Вот вам логическая цепочка. С Моревым еще проще: Федор Петрович видел Платона на сцене «Неметти» в женском платье. И узнал фальшивую Карпову, которая пела ему волшебным голосом. Морев, вероятно, узнал под вуалью Платона, а потом окончательно убедился, кто убил настоящую Карпову. Рассказать об этом лично не мог, было выше его сил. Решил отправить письмо. Но не успел. Опровергните…

Заниматься таким бесполезным делом Лебедев не стал.

– Нас с приставом сильно волнует вопрос: как же вы догадались, что голос, убийца, Вельцева и Платон – это одно? – спросил он. – Какое прозрение вас посетило?

Ванзаров долго не отвечал. Как будто заглянул на секундочку в мыслительные дебри и вернулся обратно.

– Логика не признает озарений, – ответил он, позволяя приставу раздуваться от возмущения. – Она требует, чтобы несколько разрозненных фактов объединила простая и материальная идея.

– Какие же это факты? – спросил Лебедев, опережая Левицкого.