Через высокие двустворчатые, изготовленные из благоуханного кедра двери Кортес со стражниками и Монтесума вступают в огромный зал, декорированный красными и желтыми стягами. Здесь, на низких деревянных скамьях, разделенных посередине широким проходом, сидят члены совета, их лица обращены к расположенному в дальнем конце зала возвышению. Советников много, около трехсот, к ягодицам каждого из них прикреплены два небольших зеркальца — знак занимаемой должности. Трое советников, расположившиеся на помосте (средний слегка возвышается над своими соседями), отличаются величием почти царственным, на стене за их спинами висит большое золотое колесо, украшенное тончайшим филигранным изображением вихря, в центре которого проступают черты богини Чальчиутликуэ. Позы советников выражают напряженное внимание, их руки прижаты к бокам, подбородки вздернуты, глаза устремлены на помост. Кортес трогает одного из советников за плечо — и тут же отдергивает руку. Он стучит по этому плечу костяшками пальцев и слышит гулкий, пустотелый звук.

— Глиняные горшки, — говорит он Монтесуме.

Монтесума подмигивает. Кортес начинает хохотать.

Монтесума начинает хохотать. Кортес захлебывается истерическим смехом. Кортес и Монтесума носятся по огромному залу, по проходу и между скамейками, прыгая на колени то одной, то другой глиняной куклы, сшибая некоторые из них на пол, разворачивая другие задом наперед.

— Государство это я! — кричит Монтесума.

— Матерь Божья! — кричит Кортес. — Прости этого несчастного невежду, иже не знает, что говорит.

Кортес мягко и дружелюбно помещает Монтесуму под домашний арест.

— Поживите некоторое время со мной, это в ваших же интересах.

— Спасибо, но нельзя ли без этого?

— По вечерам мы будем играть, смотреть кино.

— Народ не поймет.

— Мы заковали Питалпитока в кандалы.

— Мне казалось, что это был Кинталбор.

— Питалпитока, Кинталбора и Тендила.

— Я пошлю им шоколад.

— Идем, идем, идем со мной.

— Людей охватит ужас.

— Что предрекают небеса?

— Не знаю, я разучился понимать их язык.

— Вырезать людям сердце — по сорок, пятьдесят, по шестьдесят за раз.

— У нас здесь такой обычай.

— Южане говорят, что ты взимаешь слишком большую дань.

— А как управлять империей, не взимая дани?

— Господь наш Иисус Христос любит тебя.

— Я пошлю ему шоколад.

— Идем, идем, идем со мной.

Кортес и Монтесума гуляют по набережной вместе с императором Испании Карлом V. Нагруженная двумя корзинками донья Марина следует за ними в почтительном отдалении, в корзинках изысканные яства: икра, белое вино, фаршированные дрозды, желе из стручков окры.

Карл V наклоняет голову, прислушиваясь к словам Монтесумы; Кортес машет метелочкой из золотой проволоки, отгоняя от особы императора маленьких зеленых мошек.

— Неужели не было иного выхода? — спрашивает Карл.

— Я старался сделать как лучше, не теряя чувства юмора и не преступая велений совести, — говорит Кортес.

— Я убит, — говорит Монтесума.

Небо над Теночтитланом темнеет, сверкают молнии, затем с озера приходит дождь.

Неразлучная пара гуляет по набережной, держась за руки; дух Монтесумы укоряет духа Кортеса:

— Почему ты не поднял руку, не поймал тот камень?

— Что ты сегодня делал?

— Сходил в бакалейную лавку, отксерил коробку английских булочек, два фунта телячьего фарша и яблоко. Вопиющее нарушение закона об авторских правах.

— Ты немного вздремнул, я помню, что…

— Я вздремнул.

— Ленч, я помню, был ленч, после ленча спал с Сузи, затем ты вздремнул, проснулся, так? Пошел ксерить, все так? Почитал книгу, не всю книгу, а только часть книги…

— Поговорил с Хэппи по телефону, посмотрел семичасовые новости, не вымыл посуду, ты не хочешь малость прибрать это безобразие?

— Если ничего не делаешь, а только слушаешь новую музыку, все прочее отходит на задний план, бледнеет, расплывается. Не так ли чувствовал себя Одиссей, когда они с Диомедом задумали украсть у троянцев статую Афины, чтобы те пали духом и проиграли войну? Вряд ли, однако кто знает, какое влияние оказывала новая музыка того далекого времени на своих слушателей?

— Или как она соотносится с новой музыкой нашего времени?

— Можно только строить предположения.

— Ладно. Я тут разговаривал с девушкой, вообще-то разговаривал с ее матерью, но ее дочка очень даже присутствовала, на улице. А дочка, она ну прямо такая, что ты точно захотел бы затащить ее в постель и тискать и целовать, если бы, конечно, ты не был слишком стар. Если бы она не была слишком юной. Сказочно красивая молодая женщина, и она смотрела на меня вроде как обольстительно, весьма обольстительно, я бы сказал, обжигающе, и я заметно вырос в своих глазах, даже сильно вырос в своих глазах, подумал, что я еще вполне… Пока не сообразил, что она просто тренируется.

— Да, я все еще думаю о себе как о молодом человеке.

— Да.

— Чуть староватый молодой человек.

— В этом нет ничего необычного.

— Чуть староватый молодой человек, все еще разыскивающий среди рек и деревьев подходящую напарницу.

— Да.

— Держу себя в чистоте.

— Ты очень чистый.

— Чище очень многих.

— Это не ускользнуло от моего внимания. Твоя чистость.

— Некоторые из этих людей совсем не чистые. Люди, которых встречаешь.

— Что с этим поделаешь?

— Ставь им пример. Будь чистым.

— Секу, секу.

— У меня есть три различные душевые головки. С разной жесткостью струй.

— Обалдеть.

— У меня есть такая, знаешь, финская мочалка, которую надевают на руку.

— Numero unо.

— Педикюр. Это тоже очень важно.

— Ты считаешь, что ты как огурчик, так что ли?

— Нет. Я ощущаю себя старой калошей.

— Чувствуешь себя как разбитая машина на обочине шоссе, лишенная всякой ценности.

— Чувствую себя как мне все это не нравится!

— Ты просто слегка раскис, старик, раскис, вот как это называется, раскис.

— Так как же это вышло, что нам не подносят никаких таких венков из роз с алой шелковой лентой с золоченой надписью на этой хренотени? Как это вышло?