— Так и было.

— А потом она ее выкинула, птицу.

— В канаву.

— Надеясь, надо понимать, что дальше этим делом займутся те, кому положено.

— Мамка. Ее спросишь, как она, а она обязательно скажет: «Порядок». Как ребенок.

— Вот так они и говорят. «Порядок».

— Это все, что можно из них вытащить. «Порядок».

— Не подпускают к себе. Вот и Мамка тоже.

— Мамка разрешала лютню.

— Да. Она торчала на лютне.

— Помню, сколько часов мы так провели. Бряцая на лютнях.

— А Мамка сидит и качается напропалую. И накачивается экзотическими напитками.

— Лаймовый «Рики».

— «Орандж Блоссомс».

— «Роб Рой».

— «Куба Либре».

— «Александр» с бренди и «Бронкс» с бренди. И как она только пила всю эту отраву?

— Луженые кишки. Ну и конечно же божественность.

— Ясно. Так ты не хочешь малость прибрать это безобразие?

— В моих снах поселился какой-то монстр с копями, когти то ли бархатом обтянутые, то ли с тефлоновым покрытием. И свистит, и свистит. Монстр, говорю я, как у тебя, в общем, дела? А знаешь, снобрат, говорит он, вполне прилично, возникают некоторые критические замечания, Куратору Архетипов кажется, что я не совсем соответствую, ему кажется, я только базлаю да баки заливаю, когда настоящее мое дело нападать, нападать, нападать…

— Ах, моншер, какой же ты чудесный парень.

— …Но в целом, говорит монстр, я чувствую себя чудесно. Затем он говорит, верни мне кукурузные хлопья. Ты дал эти кукурузные хлопья мне, говорю я, это мои кукурузные хлопья. Верни мне кукурузные хлопья, говорит он, а то я располосую тебя когтями. Да не могу я, говорю я, ты же дал их мне, и я их уже съел. Да брось ты, мужик, говорит он, верни мне кукурузные хлопья, а ты намазал их сперва маслом? Да брось ты, мужик, говорю я, подумай здраво, ну кто же это мажет кукурузные хлопья маслом…

— И как это кончается?

— Это никак не кончается.

— Помощь ожидается?

— Я позвонил по этому номеру, а они сказали, что тяжкие испытания — знак любви Господней.

— Так в чем же опора?

— В новой музыке.

— Да, не так-то часто услышишь Un Coup de Des[64] в ритме польки. Это закаляет.

— В новой музыке нет барабанов, это очень смело. Чтобы компенсировать отсутствие барабанов, музыканты еженощно молятся Пресвятой Деве, коленопреклоняясь в светотканых ризах на сыром полу часовен, предусмотренных для этой цели в дальних коридорах всех больших арен…

— Мамка бы такого не разрешила.

— Как и многого другого. Мамка не разрешала Патрицию.

— Помню. Ты ее видишь?

— Иногда. Видел в субботу. Я обнял ее, и ее тело подпрыгнуло. Это было странно.

— Какие были ощущения?

— Странные. Чудесные.

— Тело знает.

— Тело многомудро.

— Тело на мякине не проведешь.

— Того, что известно телу, не выскажешь словами.

— Иногда я слышу, как они воют в больнице.

— Детоксикационное крыло.

— Привязанные бежевыми тряпками к кроватям.

— Мы этого избежали.

— Пока.

— Постучи по дереву.

— Уже постучал.

— Сучье, в обшем, дело…

— Вроде как когда она играла в скрэббл. Ни перед чем не останавливалась. Использовала самые похабные слова и с пеной отстаивала их законность. Я был просто шокирован.

— Она, в ее пурпурных одеяниях.

— В поисках экстатического озарения. Которое поднимет людей на четыре фута над полом.

— На шесть.

— На четыре фута или на шесть футов над полом. Явилась сама Персефона.

— Пение в затемненном телестерионе[65].

— Явилась сама Персефона, паря в воздухе. Принимая подношения, шарики соли, змеев из чистого золота, ветки смоковницы, смоквы.

— Галлюцинаторные танцы. Все женщины пьяные.

— Танцы с кувшинами на головах, смесь ячменного, воды и мяты…

— Знание вещей несказанных…

— И все же мне хотелось одного — немного поиграть на крумгорне. Время от времени чуть-чуть крумгорна.

— Поднимет мертвецов из могил, если умеешь играть.

— Я никогда не отличался особым умением. Никогда не отличался.

— Нужно практиковаться, а где и как?

— И твой клавир.

— Мамка не разрешала клавир.

— Думала, он выпустит на свободу ее порывы, которые лучше держать на привязи? Не знаю, не знаю.

— Ее теневая сторона. Такое есть у всех них, у мамок.

— Я в смысле, что они все это видели, все прочувствовали. Пролили свою долбаную кровь, а затем пичкали всех целыми ведрами липкой жижи, не забывая тем временем объяснять своему супругу, что он не тянет на третий номер по шкале мужей.

— Подбрасывала ему время от времени маленькую такую бомбочку, просто чтобы не расслаблялся, бегал пошустрее.

— А он и так все время шустрил, всю свою жизнь только и делал, что шустрил, говнюк несчастный. Стрижет капусту да в кучу складывает.

— Мы ж решили, что не будем сегодня про Папашу.

— Я забыл.

— Старушка Мамка.

— А и то сказать, легко ли проводить мистерии? Легко ли взращивать побеги пшеницы?

— И спаржи тоже.

— Я б не смог.

— Я б не смог.

— А Мамка могла.

— Мамка.

— К счастью, теперь у нас есть новая музыка. Дарующая нам помощь и утешение.

— И Сузи.

— И Сузи.

— Наша прелесть.

— Наша гордость.

— Наша страсть.

— Я должен тебе кое-что сказать. Сузи читала Хайт Рипорт. Теперь она говорит, что другие женщины испытывают больше оргазмов, чем она. Хочет знать почему.

— Куда пойти пожаловаться? Куда пойти пожаловаться, если злодеи и изверги испоганили твою жизнь?